Ариэль

Голыми руками я протягиваю пчелопакет,
И человек в белом – он голорук тоже —
                                                                             улыбается мне.
Наши марлевые нарукавники тонки и изящны.
Обнаженные горла – наши запястья – белеют,
                                                                     как смелые лилии.
Между мною и им —

Тысяча камер пустых,
Восемь пчелопакетов из чашечек желтых,
Да и сам улей – точь-в-точь будто чайная чашка,
Белая, в розовых розочках, —
С буйной любовью красила я его
                                                                      эмалевой краской,

Думая: «Прелесть, прелесть!»
Гонидии – серые, точно ракушки, —
Пугают меня: столь древни они на вид.
Уж не купила ли я трухлявую мебель
                                                                   из красного дерева?
Может, в улье матки и нет?

Если есть – она очень стара.
Крылья ее изорваны, словно лохмотья,
С длинного тельца вся бархатистость сползла —
Вид нищий и голый, вовсе не королевский,
                                                         не очень пристойный…
Стою я в колонне

Крылатых, совсем не чудесных женщин,
Работяг-медоносиц.
А я – я не работяга,
Хотя годами ела одну лишь пыль
И вытирала тарелки моими пышными волосами,

И видела, как чужеродность моя испарялась —
Каплями синих росинок с кожи опасной.
Может, они возненавидят меня,
Жены, что суетиться только умеют,
Чьи новости – вишня поспевшая,
                                                                  клевер созревший?

Вот все почти и закончилось.
Всё – у меня под контролем.
Это – машина моя медовая,
Будет она работать без размышлений.
С самой весны, подобно матке трудолюбивой, —

Чистить рисунок пенный цветенья,
Как чистит море луна белым своим порошком.
Кто-то стоит поодаль и смотрит.
У него нет ничего общего ни со мною,
                                        ни с тем, кто мне продал пчел.
Он убегает —

Восемь гигантских прыжков
                                          большого козла отпущенья, —
Вот его тапок, а вот и другой,
А рядом – квадрат белой ткани,
Что он повязал вместо шляпы.
Милый был человек.

Пот его потуг в дождь обратился —
И сделался мир плодородным.
Однако нашли его пчелы —
Прилипли к губам, подобно лживым словам,
И черты лица усложнили.

Пчелы думали – это стоит того, чтоб погибнуть.
                                                                                     Но у меня
Есть иное тело, в котором можно воскреснуть:
                                                                        пчелиная матка.
Мертва ли она, уснула?
Где она —
Тельце рыжее, точно у львицы,
                                                               стеклянные крылья?

Она летит,
Страшней, чем была когда-то,
Рыжий шрам – в небесах,
                                                       рыжая вспышка кометы
Над убившей ее машиной —
Мавзолеем из белого воска.

Приближение зимы