Археологические прогулки по Риму

Но христианское искусство не могло долго жить заимствованиями. Учение столь юное, столь полное жизни и сил, целиком захватывавшее душу и ее преображавшее, скоро должно было достичь того, чтобы выражаться ему одному свойственным образом. Было замечено, что, когда оно заимствует не ему принадлежащие типы, оно обрабатывает их по-своему и старается их усвоить. Орфей кладбища Калликста, вместо того чтобы привлекать к себе зверей и деревья, как это рассказано в мифе и как он изображен в Помпее, представлен лишь с двумя овцами у своих ног, которые внимают его песням; ясно, что еще немного – и он превратится в Доброго Пастыря. Скоро художники осмелились вдохновляться непосредственно своими верованиями и изображать события, заимствованные из священных книг; из Ветхого Завета брали жертвоприношение Исаака, переход через Красное море, историю Ионы, Даниила, Сусанны, трех отроков в раскаленной печи, из Нового Завета – волхвов, приходящих поклониться младенцу Христу, исцеление расслабленного, воскрешение Лазаря, насыщение пятью хлебами. Было обращено внимание на то, что они воздерживаются обыкновенно от изображений скорбных подробностей страстей Господних. Боялись ли они, изображая Христа, умирающего позорной смертью, смутить слабых, подать повод к издевательству насмешникам или погрешить против почитания своего Бога? Достоверно лишь то, что они не любили изображать того, что произошло между судом Пилата и Воскресением. Небезынтересно отметить, что, напротив, художники Средневековья любили брать сюжеты, которых их предшественники избегали с таким тщанием, что у них изобиловали изображения бичевания и распятия и что эти зрелища, трогая сердца верных, вызывали необычайный подъем народного благочестия.

Фреска из катакомб Святого Калликста

Среди вопросов, поднимающихся в уме, когда рассматриваешь в катакомбах произведения христианских художников и скульпторов, на два вопроса в особенности нелегко дать ответ. Эти художники не безразлично относились к тем сюжетам, которые им доставляли Священные книги; они взяли из них только известное число, которое все время и воспроизводят. Почему они предпочли именно те, а не другие, и в чем причина их выбора? Они часто соединяют различные сюжеты, как кажется, совершенно произвольно; одну за другой выводят они сцены, которые, по-видимому, не стоят в последовательном порядке и не имеют между собой никакой связи. Поступали ли они случайно, или следует думать, что, делая такие странные сближения, они имели какую-нибудь цель, которую возможно отгадать? Обыкновенно все объясняют символизмом, и несомненно, что символизм должен был играть важную роль при возникновении христианского искусства. Известно, что учителя церкви, особенно на Востоке, очень часто понимали библейские рассказы в переносном смысле и что они любят видеть в них этические аллегории или образы, имеющие связь с тем, что должно было произойти в Новом Завете. Поступая так, они следовали примеру Филона, который немало потрудился, чтобы придать Ветхому Завету философское значение, и думал найти в нем все учение Платона. Сам Филон подражал тем языческим теологам, которые, желая в одно и то же время быть философами и людьми благочестивыми, и сохранить почитание древних верований, не принижая слишком своего разума, смотрели на мифологические предания как на символы или образы, скрывавшие под грубой внешностью полезные и глубокие истины. Христианство наследовало всю эту работу экзегетики, и можно сказать, что это наследство было для него часто довольно тяжело. Одна из причин утомления, какое мы испытываем иногда, читая Отцов Церкви, заключается в том усилии, какое они делают постоянно, чтобы найти во всем переносный смысл, в том смешении толкований и искренних порывов, трогательной простоты и утонченного педантизма, наивности и схоластики, юности и старости, которые заставляют нас ежеминутно вспоминать, что христианство было религией новорожденной в эпоху одряхлевшую и что даже в лучших книгах своих величайших учителей оно часто имеет два возраста одновременно.

Орфей. Фреска из катакомб Домициллы