К этим общим причинам, по которым римляне не любили его, присоединялись другие, более свойственные им лично. Быть может, в их суровое к нему отношение входило также некоторое чувство злобы на императора, находившего удовольствие пренебрегать их предрассудками и открыто жертвовавшего ими их исконным врагам. Влияние Греции было тогда сильнее в Риме, чем когда-либо. Оно проявлялось одновременно в двух противоположных кругах того общества: среди людей богатых, знатных вельмож и светских людей оно передавалось через воспитание, через очарование искусствами и науками, которому всецело поддавались. В пышных дворцах Эсквилинских, в великолепных виллах Тускулума и Тибура, где перед глазами были репродукции Праксителя и Лисиппа, где с таким удовольствием читали Менандра и Анакреона, общество было более чем наполовину греческое. В кварталах народных оно было всецело таковым; вследствие непрерывной эмиграции туда из всех восточных стран являлись искать счастья люди, которым тяжело жилось у себя: это был поток, непрерывно изливавшийся в течение нескольких столетий. Что бы сказал старый Катон, если бы увидал Грецию и Восток, расположившиеся таким образом на Авентине, и эту презираемую им нацию чуть не владычицей Рима? В этом были позор и опасность, тревожившие старых римлян, и они, естественно, находили, что император был обязан бороться против них.
Адриан, как раз наоборот, стал на сторону греков. С первых лет своей жизни он поглощал их великих писателей; он так любил употреблять их язык, что ему стало трудно говорить на другом. Ему было недостаточно восхищаться греческим искусством, он захотел сам стать художником, служителем всех родов искусств: он сделался одновременно музыкантом, ваятелем, живописцем, архитектором; он считал себя хорошим певцом, он танцевал с грацией; он знал геометрию, астрологию и медицину настолько, что изобрел глазную примочку и антидот. Греки не могли достаточно нахвалиться государем, отличавшимся в стольких различных занятиях; римляне, наоборот, были склонны над ним издеваться. Наиболее разумные признавали, что, конечно, не преступление уметь ваять и рисовать, но прибавляли, что это также и не достоинство, когда должен править миром. Им казалось, что такое великое дело не соединимо ни с каким другим и требует правителя целиком. Кроме того, они помнили, что императоры, слишком любившие греков, вменявшие себе в честь подражать их обычаям и добиваться их похвал, Нерон и Домициан например, были отвратительными тиранами, и такого рода воспоминания не способствовали благосклонному отношению к маниям Адриана.