Архетип Апокалипсиса

Помимо исторического интереса, эти наблюдения важны и с психологической точки зрения, поскольку один извыводов, который мы можем сделать, заключается в том, что Самость можно представить как «Сына» человека, или сына эго. На те же мысли наводит нас алхимия. В самом деле, даже философский камень, который стремились добыть алхимики, называется не иначе какfiliuspholosophorum, «сын философов», сын алхимиков. Следовательно, то, к чему мы, психологи, стермимся, имеет не только божественное начало, но является также и порождением земного человека, или, используя краткую формулу Юнга, «Бог нуждается в человеке». Вот что лежит за образом «Сына человеческого».

Другой важный признак нуминозного опыта, который был дан Иоанну, – сияние. Сцена наполнена белым светом, фигура говорящего ослепительна, впоть до лица, которое было «как солнце, сияющее в силе своей» (Откр. 1:16). Пред нами образ Солнца, или сияющей Самости, что наводит нас на вопрос: как этот образ может олицетворять Самость, в ее абсолютности, если он иллюстрирует только один из аспектов? Здесь все внимание сосредоточено на солнечных атрибутах – а как же быть с «темной стороной луны»? Позже в тексте мы еще не раз столкнемся с темнотой и злом, но сейчас перед нами одностороннее светлый образ. Я все же склонен считать, что мы имеем дело именно с символом Самости, слишком много признаков целостности перед нами. Сын Человеческий, оказывается, «есть Первый и Последний» (Откр. 1:17) – характеристика, которая придает образу поистине космическое значение.

Чтобы понять, почему мы столкнулись с такой односторонностью, нужно учесть, что то, какой предстанет Самость, зависит от конкректных обстоятельств: она до определенной степени подстраивается под те условия, в которых пребывает эго, а также под уровень развития самого эго. Точнее говоря, эго в той или иной степени остается односторонним – и это влияет на тот вид, который принимает Самость. Мистический опыт, действительно, часто переживается как яркий свет, как в Откровении, но правда и то, что за мистическим откровением нередко следует «темная ночь души». Возможно также, что за настойчивым подчеркиванием светлой стороны стоит компенсаторная функция: так возмещается та тьма, в которой пребывает эго. Для Иоанна, стоявшего на пороге нового иона, его откровение было тем «светом», который развеял «мрак» язычества – еще одно возможное объяснение того, почему он так настаивает на лучезарном, ясном и светлом. Это, разумеется, согласуется с христианской парадигмой, которая по мере развития все больше и больше идентифицировала себя со светом и активно изгоняло все злое и темное.

Следует отметить, что, как пишет Иоанн, «из уст Его выходил острый с обеих сторон меч» (Откр. 1:16). С первого взгляда кажется, что это весьма оригинальный стилистический прием; здесь, однако, перепевается старое. В книге пророка Исайи слуга Яхве возвещает: «Господь призвал Меня от чрева, от утробыматери Моей называл имя Мое; и соделал уста Мои как острый меч» (49:1-2). Очевидно, что для Иоанна книга Исайи, равно как и другие книги Библии, не были пустым звуком. Следует все же учесть, что упомянутая цитата из Ветхого Завета не исключает возможности того, что Иоанн увидел это в самом деле, речь идет только о том, что эта деталь не оригинальна. Мы видим, что автор связывает «рот» и «меч», что отсылает нас к архетипу Логоса: изо рта выходит «острое» Слово. Напомню, что именно Иоанн (и только он) отождествляет Бога с Логосом в библейских текстах, впервые – в первой части Евангелия от Иоанна, и это важный аргумент в пользу того, что у Откровения и упомянутого Евангелия один автор.

Не забудем, что с мечом отождествлялся и Христос. Так, в Евангелии от Матфея читаем:

Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч, ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку — домашние его. (Мф. 10:34-36)

Перед нами описание того, что алхимики называют separatio[5]. Если смотреть на это с психологической точки зрения, можно сказать, что сознание получает возможность различать и выбирать, тем самым выделяя индивида из participationmystique, всеобщего «супа». Христианский эон положил начало грандиозному разделению, поэтому упоминание «острого меча» неслучайно. Иоанн стоял у истоков той эпохи, которая разорвала дух и материю на части.

Процессы, происходившие в психике в то время, исторически закономерны и представляют собой необходимый этап развития: невозможно избежать расщепления (separatio)того, что было бессознательным единством, чтобы можно было говорить о настоящем соединении (coniunctio).