Архивы Дрездена: Грязная игра. Правила чародейства

Рука Никодимуса дернулась к мечу, его глаза сузились, а я стоял и безмятежно подбрасывал чашу на ладони.

– Видишь? Никаких ловушек. Это тебе не киношка про Индиану Джонса.

Никодимус застыл на месте, но тень его растеклась по арене и достигла середины дальних рядов амфитеатра. Ее края яростно раздувались, как капюшон у кобры. Чертовски огромной кобры.

Мой желудок кувыркнулся внутри, но я этого не выдал ни жестом.

– Ты ведь пришел за этим? – тихо спросил я. – Ради этого умерла твоя дочь. Как ты думаешь, если я его уроню, он разобьется?

– Дрезден, – произнес Никодимус. В его голосе не было шелка – только ржавый металл.

– Мне кажется, сила притяжения здесь несколько больше, чем снаружи, – сказал я. – Ты заметил? Думаю, ее достаточно для того, чтобы эта штука разбилась. И получится, что Дейрдре погибла зря.

– Отдай мне Грааль, – прошептал он. – Немедленно.

– Разумеется. Иди сюда и возьми его.

Он обогнул алтарь и двинулся в мою сторону, а я пошел от него так, чтобы мраморная глыба нас разделяла.

– Вчера Дейрдре рассказала мне о ваших отношениях, – сказал я. – Ты об этом знал?

Он сглотнул. Его тень изменила форму, ринулась ко мне и обложила нас обоих широким кольцом. Свет, струившийся из простертых рук статуй, чуть померк. Будто бы пространство вокруг накрыли гигантские темные крылья.

– Она говорила о столетиях, что вы провели вместе, – беззаботно продолжил я. – О том, что не существует слов, чтобы описать вашу близость, потому что смертному этого не понять. Черт, похоже, так и есть. Ты вышвырнул ее, как ненужную вещь. И у меня тоже нет слов, чтобы описать отца, способного на такое.

Никодимус застыл.

– Отдай мне Грааль, – повторил он шепотом. – И закрой свой поганый рот.

– Прежде чем убить ее, ты сказал, что она единственная, кому ты доверяешь, – спокойным голосом отозвался я, делая упор на глаголы. – Может, я не прав, но думаю, что впереди тебя ждут несколько холодных, пустых тысячелетий. Я имею в виду опустевшее гнездо. Эта монета в твоем кармане для тебя должна быть очень тяжелой.

Дыхание Никодимуса участилось.

Он прожил несколько тысяч лет. Мерзавец, забывший больше жертв, чем помнит самый удачливый серийный убийца. Я не сомневался, что он убивал людей по менее значимым поводам, чем я дал ему сейчас. Он был мастером всех мыслимых способов причинения страданий и смерти. И самым опасным личным врагом из всех, кого я встречал когда-либо.

Но где-то в глубинах этого чудовища таилось и нечто человеческое. Нечто способное чувствовать потерю. Чувствовать боль.

Из-за этого он был в ярости.

И начинал терять контроль над собой.

«Это самый лучший из твоих планов, Гарри», – подумал я.

– Должно быть, это действительно тяжело, когда ты настолько привык к могуществу, – не унимался я. – Понимать, что после всех прожитых лет никто не придет к тебе по своей воле, никто не позволит убить себя, никто не дернет за тот рычаг. Готов спорить, ты годами пытался решить эту проблему. Тебе было больно, когда ты понял, чем придется пожертвовать?

Грудь Никодимуса начала вздыматься, глаза его едва не вылезали из орбит.

Краем глаза я видел Майкла, который стоял, к груди прижимая меч и взгляд отведя чуть в сторону. За его спиной высился геносква. Я заметил, как пальцы правой руки Майкла дрогнули, обхватывая рукоять Амораккиуса, как он сделал медленный, размеренный вдох.

– Самое забавное – это глупость насчет того, что она не попадет в ад, – сказал я. – Ты привел ее сюда и думаешь, что она избегнет наказания? Ты читал греческие мифы? Знаешь, что делает с людьми Аид? Единственное, что утешает, – в аду хотя бы нет дискриминации, если верить слухам. Здесь же все исключительно личное. Ты солгал, чтобы утешить ее в последнюю минуту? Чтобы она дернула за рычаг?

Никодимус обнажил меч:

– Отдай мне Грааль, или я прикончу тебя.

Адские погремушки! Я его задел за живое.

Я взглянул на Грааль, и мне стало дурно от того, что я собирался сделать, поэтому я не стал медлить. Существует оружие, которое не имеет ничего общего со сталью, взрывами или могущественными тайными силами, и я использовал такое свое.

– Ты помнишь, – спросил я почти неслышно, – как увидел ее в первый раз? Как она в первый раз посмотрела на тебя? Помнишь ту перемену? Тот сдвиг, когда вселенная внезапно покачнулась? Ты помнишь, как глядел на нее, понимая, что уже никогда не будешь прежним? Думаешь, чаша это исправит?

Я бросил ему Грааль, он полетел по плавной дуге.

Его глаза расширились от изумления, но он ловко поймал чашу и вздрогнул всем телом, омытый волной силы.

Я наблюдал за ним, за его лицом, его осанкой, а потом выдавил из себя со всем доступным мне презрением:

– Не знаю, что говорили тогда, но готов биться об заклад, ее первым словом было «папа».

Что-то сломалось в нем.

Его грудь перестала вздыматься.

По щеке сползла одинокая слеза.

Он произнес невыразительным, мертвым голосом:

– Убейте их.

И тем самым закончил игру, прямо здесь и прямо сейчас.

Я победил?

Глава 43