Архивы Дрездена: Грязная игра. Правила чародейства

Сталь снова зазвенела о сталь, и я услышал приближающиеся шаги: тяжелые ботинки стучали по мрамору.

– Omnia vincit armor![16] – крикнул Майкл, и ослепительно-белый огонь Амораккиуса расколол тьму вокруг меня, словно высохшую, пыльную яичную скорлупу.

Я вновь обрел способность видеть. Никодимус шел за Майклом с мечом в руке, но когда Андуриэль рухнул, он вскрикнул, пошатнулся и упал на одно колено, удержавшись лишь благодаря тому, что выставил вперед левую руку.

Неподалеку поднимался с пола геносква. Брошенная мной градина опрокинула его на мраморную глыбу в середине арены, и одна половина его груди выглядела помятой. Монстр присел на три конечности, волоча ногу, и безмолвно оскалился, обнажив желтые клыки.

– Довольно, Никодимус! – прогремел Майкл, и его голос отразился от мрамора и сокровищ хранилища. – Хватит уже!

Сила его голоса заставила меня покачнуться. Я понял, что мы стоим с ним спина к спине, чтобы не выпускать из виду противников.

– Тебе мало того, что случилось сегодня? – спросил Майкл спокойнее, почти умоляюще. – Во имя Господа, неужели ты не прозрел?

– Майкл, – тихо произнес я сквозь стиснутые зубы, – что ты делаешь?

– Свою работу, – так же тихо ответил он. И мягко обратился к поверженному динарианцу: – Взгляни на себя, Никодимус Архлеон. Взгляни на свой гнев. Взгляни на свою боль. Взгляни, куда они завели тебя. Это было твое собственное дитя.

Никодимус посмотрел на Майкла, и я увидел на его лице то, чего никогда прежде не видел.

Усталость. Напряжение. Неуверенность.

– Вот куда это привело, Никодимус, – негромко сказал Майкл. – Это дорога во тьму, дорога жадности и тщеславия. Тебя окружают несметные, невероятные богатства – и из-за них ты утратил то единственное, что имело значение. Из-за лжи и козней Падшего.

Никодимус не шевелился.

Геносква тоже, но я подготовил на конце посоха еще одно ядро-градину, просто на всякий случай.

Майкл опустил меч; гневный огонь Амораккиуса стал менее яростным, менее жгучим.

– Еще не поздно. Ты не понял, что здесь произошло? Все планы, все ходы привели тебя в единственное место, где ты сможешь прозреть. Где сможешь получить шанс – не исключено, что это последний шанс, – свернуть с пути, по которому так долго шел. Пути, который принес тебе, и твоим близким, и миру лишь боль и страдания.

– Так вот во что ты веришь? – спросил Никодимус мертвым, равнодушным голосом. – Что это мой шанс спастись?

– Дело не в вере, – ответил Майкл. – Мне достаточно того, что я вижу и знаю. Поэтому я взял с собой меч. Чтобы спасти тебя и тебе подобных, кого используют Падшие. Поэтому меня одарили благодатью и позволили снова взять в руки оружие, именно этой ночью – чтобы дать тебе шанс.

– На прощение? – не сказал, а выплюнул Никодимус.

– На надежду, – произнес Майкл. – На новое начало. На покой. – Он сглотнул. – Я не могу представить, чтобы что-то случилось с моей дочерью. Ни один отец не должен видеть, как умирает его ребенок. – Голос Майкла был ровным, спокойным, искренним. – Пусть мы различаемся, пусть нас разделяют время и вера, ты – человек. Ты – мой брат. И мне очень жаль, что ты страдаешь. Пожалуйста. Позволь помочь тебе.

Никодимус содрогнулся и опустил глаза.

Я несколько раз моргнул.

На мгновение мне показалось, что Майкл победил.

Никодимус покачал головой и усмехнулся. Поднялся, и тень сгустилась у него под ногами, впитывая темноту изо всех уголков сокровищницы и собирая ее в расплывчатое озерцо.

– Церковный певчий, – презрительно сказал Никодимус. – Думаешь, ты знаешь, что такое обязательства? Что такое вера? Все твои обязательства, вся твоя вера – лишь детские фантазии по сравнению с моими замыслами.

– Не делай этого, – взмолился Майкл. – Пожалуйста, не позволяй Падшим взять верх.

– Взять верх? – повторил Никодимус. – Я не танцую под дудку Падших, Рыцарь. Мы можем действовать заодно, но музыку играю я. Я задаю ритм. В течение почти двух тысяч лет я шел своим путем, минуя каждый предательский изгиб и поворот, переступая через каждое искушение свернуть в сторону, и теперь, после столетий усилий, изучения, планирования и побед, они следуют за мной. А не наоборот. Свернуть с пути? Я сам прорубал этот путь через века человечества, через века войн, чумы, безумия, хаоса. Я и есть этот мой путь, а он, путь, – это я. Сворачивать некуда.

Пока он все это излагал, тень у его ног набухала темнотой, пульсируя в такт с его словами, и я вздрогнул от того, с каким видом он говорил, от его гордости за свои дела, ясности в глазах и абсолютной уверенности в голосе.

Именно так мог выглядеть Люцифер – прежде чем все полетело в тартарары.

Я по-прежнему стоял спиной к спине с Майклом и почувствовал, как его плечи ссутулились от разочарования. Но когда он снова вознес над головой меч, в его голосе не было раскаяния или слабости.

– Что бы ты там ни делал, служа Падшим, сейчас ты стоишь перед Амораккиусом в одиночестве. Мне действительно жаль твою душу, брат, – но на этот раз ты ответишь за все.

– В одиночестве, – промурлыкал Никодимус. – Думаешь, я один?