Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Прекрати! — крикнула она. — Я говорила с твоим врачом. Инсульт снова слабенький, в рубашке ты родился, вот что она сказала. Руки, ноги, речь не пострадали. Сказала, через неделю снова будешь торчать в своем любимом театре, целоваться с Иосичем и со всеми подряд. Так что успокойся, пей таблетки, следи за давлением и меня не изводи.

Он смотрел на нее и видел: не врет.

А еще видел: недоговаривает. Провести его было невозможно, фальшь чувствовал как охотник дичь — за версту.

— Что еще она сказала?

— Все. Больше ничего.

Не скажет. Умница, подумал он. Она не скажет, я сделаю вид, что во все поверил.

— Верю, — сказал он. — Привет от Станиславского.

— И тебе привет.

Хотел, что-то добавить, она собралась ответить — появилась сестра с сожалением на лице.

— Все, — сказал он. — Спасибо. Иди.

Поцеловала его быстро, сказала, что в театре его ждут и дома тоже ждут, улыбнулась сестре и вышла.

Он был ей благодарен, что обошлось без слюней и ненавистной мелодрамы. Просто, сурово, достойно, подумал он. На похоронах бы так.

Она была довольна, что удалось его встряхнуть. Она его знала: с него достаточно. Теперь встанет, подумала она, обязательно встанет. А губы у него по-прежнему теплые и мягкие.

Не сказала ему главное, что волновало ее больше инсульта. Инсульт — слабый, сказала врач Джавгарат, и он не опасен. Гораздо опасней его высокий сахар.

Впрочем, говорить ему об этом было излишне. Час назад сестра вкатила ему положенную дозу инсулина. Все он про себя знал.

72

Врач от бога Джавгарат Джафаровна оказалась права.

Ровно через неделю Армен под руку с директором Романюк прямо из больницы, не заезжая домой, переступил порог театра, вскинутым кулаком и выдохом «ура!» ответил на приветствие дежурных на входе, а после, едва не сорвавшись в мелодраму, задавил в себе слезы и постарался по возможности бодро проследовать в кабинет.

«Возраст, — думал он на ходу, — определяется наличием в тебе мелодрамы. Чем чаще она накатывает, чем чаще ты поддаешься дешевым слезам, тем ты старше».

Театральные переговоры начались еще в палате Первой Градской, когда отлипнув от прописанного велотренажера, еще потный Армен припадал к смартфону и выдергивал на разговоры то Слепикова, то Иосича, то родного директора. Слезы были близко, но он справлялся. Но одно дело бездушная труба, другое дело личное присутствие и живительный кислород театральных вершин. Глаза его, казалось, забыли о слезах, глаза снова горели. Но так только казалось.

— Вот, — сказала Виктория. — Всегда слушай меня. Все будет хорошо. И, кстати, выпей свои новые таблетки.

Его стол, заваленный устаревшими бумагами, его кресло, его диванчик, его телевизор, ход его напольных часов, которые она регулярно заводила — он отсутствовал, часы шли, и время его не прерывалась.

Мелодрама снова подкатила вместе со слезами, но, черт ее возьми, он снова сумел ее задавить. Театр вечен, подумал он, мелодрама вечна, и он, соответственно, вечен. Ни единой слезы он ей не отдаст! Долой проклятую мелодраму! Да, мама, он сделает так, как ты его воспитала.

Он выдохнул еще раз и, как пистолет, выхватил трубку.

73

Время его не прерывалось, и часы шли.

Через четверть часа перед ним сидел Иосич. Худрук и завлит обсуждали «Нерона и Сенеку», и оба фонтанировали по поводу будущего успеха.

— Пьеса уж больно хороша, — говорил Армен и, словно вызывая Иосича на спор, продолжил, что для ее повторной постановки нынешнее время очень подходит.

— Не Шекспир, конечно, — мягко соглашался Иосич, — но… для хорошей пьесы любое время подходит…

Осинов не нашел в облике Армена никаких изменений. Армен как Армен. Ироничный, резкий, коварный охотник. Разве что еще категоричней стал тон его высказываний и требований к театральным подразделениям и артистам. Впрочем, Осинову было к этому не привыкать, Армен, он знал это по собственным смертным приговорам, периодами то натягивал, то ослаблял бразды правления. Раньше, быстро подумал Осинов, такое было связано с перепадами его настроения, сейчас — будет ужасно, если перепады станут совпадать с периодами болезни.

Но, понятно, он с восторгом одобрил кандидатуру Армена на роль Сенеки. Сказал, что это будет здорово и это будет лом не только потому что Армена давно не было на сцене и публика скучает по величию, но и потому, — тут он интеллигентно попросил извинения, но все же озвучил — что мудрость худрука вполне соответствует мудрости древнего римского мыслителя. «Ловок, — отметил про себя Армен, — очень ловок Иосич, однако смертного ему приговора такая лесть не отменяет, пусть старается, чтоб оттянуть конец, а, поскольку приговорен, проблема конца будет вечно гнать его вперед на благо театра и общего дела…»

Проблема возникла с Нероном. Кто? — сурово спросил Армен, и приговоренный к смерти профессионал Иосич замешкал с ответом.

Перебрали мужскую половину труппы — ни добродушный толстяк Анненков, ни флегматичный добряк Эвентян, ни герой-любовник Анпилогов, ни комик Шевченко для Нерона не подходили — оставался один единственный артист. Худрук и завлит понимающе переглянулись.