Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

К сплетням быстро присосалась похвальная критика, и образовались очереди желающих театралов, и, соответственно, вспухли театральные счета в одном приличном банке. И тогда Армен распорядился: сразу раздали артистам премии, затеяли небольшой ремонт в санузлах и с радостью поглядели в будущее.

Златые дни.

В развитие успеха Армен немедленно поручил Слепикову начать репетиции своей любимой пьесы. Булгаков! «Кабала святош»! Когда-то у Эфроса в этом спектакле Армен играл Мольера и имел успех, теперь мечтал сыграть его оппонента, короля Людовика ХIV, короля-солнце. О, это будет достойная роль, достойный финал артистической карьеры, думал он. Король мудр и я, пожалуй, тоже мудр, оба мы понимаем, что любой успех ни черта не стоит по сравнению с самой жизнью — вот это я буду играть. А также то, что прошедшая жизнь старика всегда значительней, интересней и слаще жизни будущей, не состоявшейся, которая может не состояться вообще — это я тоже буду играть, думал Армен.

Пьеса предполагала глубокие размышления, терзания, предательство и тоталитарные обиды Мольеру, которые, несмотря ни на что, заканчивались победой достоинства и чести художника над интригами и мышиной возней власть придержащих, победой на все времена.

Марина придумала артистам тонкие костюмы из полупрозрачной марли — больше прозрачные, чем непрозрачные — которые тотчас вызывали аплодисменты. Мольера Слепиков поручил Саустину, с чем сразу согласился Армен, Башникова получила главную женскую роль, Эвентян и Анненков соответственно играли подлых королевских стукачей. Все были при любимом деле, все шло хорошо и даже Армен завелся: решил сыграть короля-солнце так, чтоб ненавязчиво устроить мастер-класс для молодых неопытных артистов. Знал, они обожают с ним играть — балдеют от его партнерства, его импровизации, его свободы, его умению слушать партнера, его любви к деталям, его неспешности на сцене — все, что он делал на сцене было для них, молодых, важно. Знал также, что когда-нибудь они с гордостью будут рассказывать следующему театральному поколению, что когда-то играли с самим Арменом… так, как теперь он с придыханием и святостью вспоминает Эфроса, Гончарова, других великих. Знал главное: если заботишься о смене и молодежи — живешь вечно…

79

Но… сахар, сахар — сахарок, сахарище! — чудовище тоже не дремало и делало свою работу. После второго инсульта чудовище сахара стало главной проблемой Армена и театра. Оно скакало и прыгало, совершало козлиные кульбиты, смеялось над его обладателем, портило ему кровь, пугало распадом и гибелью, и тогда лучшие медики, вооружившись наукой и уважением, пришли на помощь любимому народному артисту. Сражение было долгим, но окончательная победа не наступала. Чудовище утихомиривали диетой, стреноживали лекарствами, усмиряли инъекциями инсулина — оно замирало, умолкало, но не более чем на полдня. Через полдня сахар снова тряс козлиной своей бородищей, смеялся, блеял и требовал глюкозы, а, попутно требованиям, в охотку живился мозгом, сердцем, сосудами, печенью — готов был обглодать и слопать любой орган того, кто гостеприимно предоставил ему в организме приют. И лопал… Много гадости обитает в человеческой плоти — сахарище едва ли не самая гадкая гадость.

Да и не в том только гадость, что козлище сахар губило органон — оно губило характер, память и нервы, оно деформировало личность.

Непонятные вещи происходили с Арменом, впрочем, непонятные только поначалу и только непосвященному.

Работали однажды репетицию Мольера. Назначено было на одиннадцать утра, Слепиков и основные артисты были на сцене, остальные, включая наблюдающего худрука, сидели в партере.

Десять минут двенадцатого в зал, задыхаясь, с улыбкой влетел Никитин.

— Здравствуйте, господа! — крикнул он всем. — Здравствуйте, здравствуйте! Извините, как говорится, за небольшое опоздание!

— До свиданья! — с ходу ответил ему Армен. — Вы здесь больше не работаете! Не в спектакле! Я имею в виду театр!

— Нет, ну как? За что? Извините меня, пожалуйста! Знаете, такие пробки!

— Главная пробка у вас в голове! — крикнул Армен. — Покиньте сцену, не мешайте процессу!

Впавший в шок Никитин попятился и исчез навсегда.

Публика заинтересованно смолчала. Саустин переглянулся с Осиновым.

Русский театр — крепостной театр, вспомнил Осинов слова Армена. Барин и палка, вспомнил Осинов, барин и палка, именно в таком сочетании русский театр достигал наивысших результатов. Барин и палка плюс сахар, подумал про себя Осинов, но вслух ничего не сказал…

Репетиция продолжилась. Больше никто и никогда не опаздывал. Виктории было жаль Никитина, но вступиться за него она не решилась, подумала только, что Никитину не повезло и что лучше бы он уволил Саустина.