Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Последний удар заточенным острием ненароком нанес ей тогда, когда спросил о своем заместителе, о Саустине. Нашел время и место, спасибо. Нормально, ответила она. Работает, репетирует Мольера, ждет тебя.

— Скажи мальчику: пусть придет, — сказал он.

— Скажу, — кивнула она, заранее решив, что ничего Саустину не скажет.

Он понял, ей противно. Передал привет папе Богдану и маме Марине и умолк.

Она поцеловала его на прощание и поняла: Саустина все-таки следует изгнать. Первым шагом к этому стало то, что, по ее просьбе, никого кроме нее к Армену не допускали.

Она поняла то, что некоторое время назад решили насчет ее театральной судьбы Саустин и Осинов.

Интрига крепла. Шекспир был бессмертен. Шекспир ждал своей очереди.

81

В театре, пока его не было, она работала за двоих. Так она для себя решила.

Обязанности директора никто с нее не снимал, и она вовсю их исполняла. А еще, поскольку была ближе всех к худруку, пришлось влезть в дела сугубо творческие. Да, был Саустин, зам, и все это знали. Но знали также то, что она жена, что каждый день бывает в больнице и к кому же, как ни к ней, обратиться с непосредственным художественным вопросом для того, чтобы уже завтра получить от нее ответ напрямую от Армена.

Саустин командовал на сцене и бог бы с ним, в жизни артистов главной стала бывшая пианистка, завмуз, а ныне директор Романюк.

Отсюда полшага до ролей и распределения, который она проделала в несколько дней.

Абсолютная власть — инфекция липучая, быстрая как вездесущий вирус, пожирает молниеносно как тяжелая синтетическая наркота — привыкнув к ней, любая другая, ограниченная здравым смыслом власть, делается для носителя власти пресной, неинтересной, даже ненужной.

Теперь она в радость и всласть командовала труппой, вела репертуар, назначала спектакли, снимала артистов и даже увольняла. Мало кто из артистов решался с ней спорить, большинство кивало и покорно соглашалось — она сумела им внушить, что всего лишь выполняет распоряжения худрука. Саустин поймал ее в коридоре и попытался возразить.

— Не зарывайся, — сказал он. Перебираешь, Романюк.

— Так надо, — сказала она. — Так хочет Армен. Позвони, если не веришь.

Сказала так, потому что знала, что симка и смартфон у Армена новые и проверить не сможет никто. Рискованная игра в легкое вранье — так она считала — понравилась ей, она входила во вкус.

Главное для нее было одно: чтобы в театре Армену было хорошо и спокойно работать. Значит, должен был порядок, который она должна обеспечить, и совсем не должно быть споров, склок и халтуры. Никитина она уволила окончательно, вздохнула, пожала руку, сказала слова, но уволила, Эвентяна за споры со Слепиковым с роли в Кабале святош сняла и назначила вместо него уравновешенного Анпилогова.

Тишина и покой, все для Армена. Потому что узнала от врачей, что сахар прыгает от нервов. Пусть вернется и пусть узнает, что все, что она делает — для него.

Любовь двигала ею. Музыка и нежность. Дивные гармонии, посвященные Армену, все еще звучали в ее душе.

Чтоб окончательно обеспечить его покой, распорядилась поставить в его кабинете камеру видеонаблюдения — теперь из своего кабинета она всегда сможет его увидеть и, если надо, быстро прийти на помощь. Все — для него.

А еще в его дверь врезала новый замок, чтобы кабинет закрывался и чтобы не каждый всякий, от нечего делать, мог повернуть туда ноги.

О том, что в кабинете худрука камера и новый замок, долго никто не знал, ни Саустин, ни Осинов, ни сам Армен.

Виктория Романюк радовалась: поставила задачу и выполнила.

Не понимала, что покой художника и живая муза театра две вещи несовместные, вместе они не живут.

Не понимала, что, изолируя Армена от театра и жизни камерами, замками, ограничением простого доступа к нему театрального люда, она готовит собственную гибель.

Не понимала, что если вы все делаете по умному и с самыми добрыми намерениями, это еще не значит, что вас не накроет катастрофа.

И однажды на сиротском рассвете после бессонной серой ночи, вспомнив Армена, она спросила себя: чем еще, кроме покоя, она может ему помочь? Что еще ему требуется для счастья?

Вопрос был нетруден. Она сама себе сразу ответила: ему нужен новый успех. А за ним — еще один и еще… Знала, что любой, самый громкий театральный успех — преходящ, через месяц выдыхается, через полгода театр без успеха уже смердит, и в высоких кабинетах начинают морщить лбы и задумываться.

Успех его театра как и победу на его любимом футболе нужно было каждый раз завоевывать заново.

Она поняла: нужна забойная пьеса и крутой режиссер.

Пьеса, пьеса, пьеса, с нее начнем, продолжала размышлять Вика. Где ее взять, откуда?

Неоткуда. Не от Осинова же.

Откуда? Откуда?

И вдруг бессонная ночь молнией озарила мозги, и сверкнувшая идея показалась свежей как первая капля долгожданного, после засухи дождя.

Разом схватила телефон и одежду. Так и одевалась — хотя это было неудобно — с телефоном в руке.

Через час сидела, пила кофе у батьки Богдана и мамо Марины. Спрашивала:

— Ты мэне слухаешь, тату?

— Слухаю, — отвечал Богдан.

Он прихлебывал кофе и закусывал салом.