Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Оба забыли о «Сирэни» и возлегли на ковер самолет с одним единственным желанием.

Он деликатно отверг ее любовную игру с кулачком и пальчиком. Он все хотел сделать по-настоящему, как мечталось ему в бесконечных больничных мечтах.

Но все получилось не так, как мечталось.

Ночь получилась мучительной, ночь длилась бесконечно. Гнусный дождь изводил его шумом, плеском и стуком веток за стеклом. Попытки не увенчались успехом.

Козлище сахар, как стало ему ясно, испортило не только его характер. Ему стало больно.

Зато осталась в нем и даже, по отношению к ней, возросла его нежность, его шепот, его слова. Осталась его любовь. Ей, честное слово, было этого достаточно, ему — нет.

В нем оставалась память о том, как это может, как это должно быть, как это было раньше. В какой-то горький момент он показался себе артистом, который вышел на сцену и начисто забыл роль — для него это было недопустимо, он страдал.

Она, как могла, пыталась ему помочь. В ее легких, касательных, как бы случайных попытках, ей богу, было больше смысла и больше толка.

И одна из ее попыток — под самое светлое утро, когда, наконец, кончился дождь — увенчалась успехом. Он тотчас взлетел, он увидел под собой горы, он вспомнил прошлое и подумал о том, что жизнь не совсем покинула его. А еще он подумал о том, что жена его благородная и великая королева.

С таким затвержденным для себя убеждением он принял утром из ее рук пьесу «Сирэнь». Он ожидал, был уверен, что пьеса будет хороша и не потребует от него много времени на раздумья, потому что она шла от нее, благородной великой королевы. Даже, сказал он себе, если пьеса будет не очень, но, если в ней будет хоть что-то, за что можно зацепиться — он одобрит ее и примет, потому что она идет из ее рук.

Выпил кофе и, весь внимание, обратился к тексту.

Произошло нечаянное чудо.

Пьеса действительно не потребовала от него особых усилий и времени, и читалась она легко.

Она была ужасна.

Для страховки, чтоб ненароком, небрежной рукой или словом не обидеть, не ранить, он еще раз пробежал ее от начала до конца и снова убедился в том, что прав. Это было неприятно, это было так. Старый охотник Армен сразу почувствовал, что охота будет неудачной. Бессмысленное варево из прикольных словечек и бесконечных шуток ниже пояса сводилось в финале к тому, что в доме главного героя собираются гости за круглым столом.

— Охотник! — кричат они главному герою.

— Эй! — отзывается главный герой.

— Утка! — кричат ему гости.

— Бей! — реагирует главный герой и нажимает на курок, то бишь, что есть силы, с надрывом и треском, выталкивает из себя дурную нижнюю вонь…

Оглушительный финал, подумал Армен. Сплошной романтичный позитив. Поэзия. Надежда. Высокая светлая мечта…

Армен снял очки и протер усталые глаза. Он чувствовал тоску.

Он посмотрел на нее, на рыжую ее челку, так похожую на королевскую корону, и одного не смог понять. Как может она, чей смысл жизни вечная божественная музыка, предлагать ему такое?

Она почувствовала, что-то идет не так, и постаралась его доубедить.

— Конечно, пьеса Козаченко не идеальна, — встрепенулась она, — но что больше всего любит публика? Правильно, комедию. А в комедии — что? Приколы! Смех! Хохот! Расслабу! Тут есть, и то, и другое, ты согласен?

«Станиславский, Эфрос, Гончаров, Захаров, где вы?» — с грустью думал он. Литература и театр изучают человека тысячи лет и ни черта в нем не понимает. И он, великий артист, понимает в них ровно столько же. Да, именно так. Тем более — в женщине. Тем более в собственной королеве, с которой делит кров, постель и пищу. Или, может, понималка у него ослабела, не тянет, мощности ей не хватает, чтоб понять нынешних, непонятных и оголтелых идущих ему на смену?

— А «Сирэнь» оптимистична, молодежна, — продолжала она его дожимать, — у пьесы положительный тренд, а финал, финал — чистый хохот и, как говорит молодняк, полные штаны счастья — ты согласен? Короче, в ней есть все, что так любит зритель, а уж за женскую половину я ручаюсь… Армен, я убеждена в успехе на сто процентов! Я специально нашла ее для тебя!

— Да, — сказал он. — Спасибо. А кто будет ставить?

Он не сказал сразу «нет». Он не хотел ее мучить. Он помнил ночь, он, благодарный, хотел смягчить удар.

— Поговорю со Слепиковым, — сказала она. — Думаю, он согласится. Тут режиссеру и делать-то особо нечего. Пьеса самоигральна.

Едва успела закончить слова, как идея отчаянной смелости вспыхнула в ее воображении; озвучивать ее она не решилась, поскольку сама была ею поражена, но и забыть в дальнейшем ее не смогла и с этого момента начала жить этой идеей.

— Да, — улыбнулся он, стараясь оставаться мягким. — Спасибо за находку. Этой пьесе никогда не быть на сцене нашего театра. Извините. Извините за грубость. Извините за грубость на фоне чистой нежности.

— Что так? — спросила она.

Внешний вид обманчив, думал он глядя на нее. Глаза, исполненные смысла. Мягкие манеры. Воспитанность. Такт. Моцарт, Бетховен, Шопен. И при этом — «Сирэнь». Со вкусом у нее плохо — вот что. Беда.