Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Неплохо, Васильич, совсем неплохо — сказал в заключение Армен и подумал про себя, что лучше уж так, чем вообще никак… — Зайдешь потом ко мне, поговорим с глазу на глаз.

Встал — следом за ним Осинов и Романюк — и пошел к себе. Наступило время инсулиновой инъекции — знать об этом остальным было необязательно.

Ни Армен, ни Осинов не заметили, что на режиссерском столике Слепикова, рядом с ручками, бумажными заметками по пьесе и жвачками, что пользовал Слепиков вместо курения, посверкивает новенький компьютерный диск. Это была вечнозеленая «Сирэнь». За мгновение до появления худрука и завлита стремительная Романюк успела переговорить и вручить произведение Слепикову. Геннадий Васильич смиренно кивнул — директор! — и обещал прочесть.

85

В обед, он был назначен ею на два — через камеру видеонаблюдения наблюдала его в его кабинете и видела, что ее зайчик проголодался — она выскочила на улицу без четверти и поспешила в близлежащий японский ресторан «Тануки». Так ей сказали в больнице: лучшая диета для Армена — японская кухня, где совсем мало сахара.

Она принесла ему суп мисо, салат из клейкой фунчозы, плошку риса, и немного отварной рыбы — принесла ему все то, что он, человек мяса, долмы и височки терпеть не мог, но…

Сделали инъекцию и сели за стол.

Она красиво и быстро все устроила, включая салфетки, приборы и даже красный цветок в вазочке, про еду же сказала, что все это очень вкусно и полезно и, в качестве примера, сев с ним рядом, охая от удовольствия, принялась поедать Японию. Он смирился, попросил себе немного виски — для аппетита только — она посмотрела на него так странно, что более такой просьбы он не повторил.

Пообедали и, действительно, Япония оказалась недурственной, он с удовольствием ее съел — впрочем, чего не съест голодный человек с хорошим диабетом. Но она была довольна, почти счастлива, она опять оказалась права.

Тут — никаких от него тайн — и открылась она ему о Слепикове и о «Сирэни». Шустра, подумал Армен, ох, шустра и, кажется, не в меру. Впрочем, он был уверен в Слепикове, а также любил шустрых девушек. Шустрых, быстрых, шальных и непредсказуемых — они дарили ему счастье. Он прикрыл глаза.

Она сыграла ему мягкого Шуберта, и он на пяток немеряных минут соснул. Она укрыла его пледом, отключила телефоны, и вышла за дверь, и полчаса никого к нему не допускала, дежурила у ворот и была горда. Заворачивала всех — даже Слепикова, который был приглашен, вынуждена была не пустить, и он тотчас вошел в положение. Сам замахал руками — потом, после! — и мягко отступил. Она напомнил ему о диске. Да, конечно, сказал он, все помню…

А потом… А потом театр жил своей жизнью, а в кабинете худрука сервировался чай.

Выпьешь зеленого, распорядилась она, зеленый гораздо полезней для мозга. Да, согласился он, и благодарно подумал о том, что она, лучше врачей, знает о его здоровье. Откуда? Шустрая, шустрая, заключил он, слава богу, что шустрая!

Выпили зеленого и не торопясь стали собираться домой. Он не нарушал своих привычек и редко, за исключением премьер, оставался на вечерние спектакли.

Она везла его домой и радовалась: Армен слегка улыбался, и она знала эту улыбку: он пребывал в умиротворенном и добром расположении духа. Он был счастлив, и она была счастлива.

Она не ошибалась. Армен действительно был рад сегодняшнему дню. Он снова вдохнул театрального воздуха и совершил много важных дел. Повидался с Иосичем, толково поучаствовал в репетиции, пообщался со Слепиковым. День был хорош. Он начался с бальзама утренней нечаянной любви с молодой женой и кончался приятным путешествием по вечернему огневому городу. Он снова прожил день напряженно, наполненно, интересно, так, как привык жить тогда, когда бывал счастлив. Значит, возраст, инсульт и сахарище ничего для него не значат, значит, все еще для него возможно? А что именно «все», спрашивал себя иногда Армен и отвечал себе просто: хорошо для него то, что хорошо для него сейчас. Так учила его мама. Не гонись за будущим, будущее нам не принадлежит, говорила мама, цени то, что имеешь…

Его жизнь с Викой продолжилась и в течение нескольких дней оставалась счастливой. Театр, музыка, японские обеды, чай вдвоем и беспрепятственная любовь — когда она получалась, он бывал особенно воодушевлен. Трещинка «Сирэни», о которой оба они более не упоминали, казалось, затянулась любовью и забылась.

86

Но яд честолюбия, поражающий человека, не побеждается, как известно, ни музыкой, ни временем, ни даже любовью. Яд действовал на нее молча, забирал все сильнее, она с трудом сдерживала себя, но Слепиков молчал.

Каждый день ждала она слепиковского звонка, приезжая в театр, ждала его личного визита, но Слепиков не проявлялся.

Сколько времени нужно режиссеру, чтобы прочитать пьесу? Час, два, ну три, рассуждала Романюк. Прошло три дня. Слепиков молчал. У Слепикова было двое детей и дел по горло кроме театра, уговаривала себя Вика, а спрашивать его о пьесе было бы для нее унизительным — потому упорно ждала.