Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Горло перехватило у Саустина от волнения. Дрожащей рукою похватал по очереди бутылки, слил опивки в стакан, опрокинул смесь в себя, фыркнул и взбодрился.

— Теперь ты должен ее хвалить! Говорить, поднимать и целовать во все места и Армену напеть, что она хороша, чтоб он ее тоже полюбил и захотел. А дальше, а потом…

— Кого во все места? Пьесу или Романюк?

— «Сирэнь», Юрок, «Сирэнь», которая, я чувствую, пахнет нашей победой! Потому что потом… главное будет потом! Черт, что за дом?! Выпить нечего!

Шевельнулась — но не смогла сформулировать возмущение оценкой дома его новая хозяйка Башникова.

Зато Осинов неожиданно проявил благородство: извлек из-за пазухи, протянул другу заповедную фляжку самого последнего, предсмертного коньяка.

Саустин припал, запрокинул, перевел дыхание и сумел закончить мысль…

— …А потом ты должен, как старший товарищ, дать ей совет: ставь сама, Виктория! «Сирэнь» так великолепна, что у тебя обязательно получится! Вперед, Виктория, ставь, сделай Армену и всем нам приятность!

— Ну и… И поставит, и что?

— Не сможет поставить! В этом вся фишка! Режиссура — не директорство, режиссура — это вам не бачки в туалетах менять!

— А если поставит?

— А если поставит, получится крутое дерьмо, которое у Армена, сто процентов, не проканает. Романюк упрется — я ее знаю, Армен упрется — мы оба его знаем, и что будет? Мы столкнем их лбами! Будет редкий скандал типа «или-или», и вышибет он ее из театра или засунет ей в глотку кляп так, что более она не пикнет… увидишь, Юрок, я уверен. И Шекспир твой уверен!

Говорил так, и голос его дрожал от нетерпения, как у охотника с заряженной двустволкой, ожидающего под выстрел верного зайца, которого гонят на него другие охотники.

Осинов кинул в рот охапку Lays и еще, и еще, и еще, зажевал чипсы мертвенно-долго и сплюнул глобально-длинно, как ненавистную отраву. Так шумно сплюнул, что Башникова снова зашевелилась.

— Опять интриги, не можешь без интриг!

— Театр без интриги не бывает, Юрок. Театр и есть сплошная интрига! Лучше меня знаешь.

— Уже имели… И… обсера.

— Та интрига была несправедливой, потому не удалась, а эта… священная, святая, эта!..

— Тихо, здесь дама…

— …Дезинфекция, Юрок! Избавляем мир от паразита, Армена от кровососа!

— Ты с ним жил! Жена твоя!

— Право на ошибку никто не отменял. Пусть она ставит «Сирэнь», Юрок — вот верное средство! Пусть самоутверждается! Сама выкопает себе могилу — сама туда свалится!

— Мысль хорошая. Но дело в том, что от меня такой совет она не примет — сам понимаешь почему.

Саустин посерьезнел. Заговор повис на волоске, требовалось напряжение, чтоб сдвинуть его с мертвой точки, придать ему новый смысл. Слабак Шекспир грозил не состояться. И Саустин включил мозги, как умеет делать русский человек в минуты последней опасности.

— А Слепикову надо подсказать. Чтобы он подкинул ей идею. Подсказать, что она не только директор, но и ба… извини, женщина, и ей как человеку театра и нормальной ба… то есть, женщине, тоже хочется счастья, немного денег и много славы. Ты, Юрок, и подскажешь ему в свойственной тебе профессиональной манере…

Завечерело, и звезды зажглись на московском небе, знаки вдохновения и вечной российской надежды на лучшее будущее.

Разговор завершился, потому после пива, предсмертного коньяка, Lays и гнилой отрыжки решено было выпить хорошего чаю; растолкали Башникову, и она принесла чашки и синий заварной чайник в форме петуха, наполненный дымящимся рыжим напитком. Все бы хорошо, подумал Осинов, я, конечно, Слепикову подскажу, но вот петух, как символ, не тянет на успех. Подумал так, но не озвучил, не сбил волну воодушевления.

И план был утвержден. Пожали руки и расцеловались. Все как у Че Гевары.

Переворот! Свержение диктатуры!

Власть — истине и таланту! Тому, кому единственно должна принадлежать власть в театре!

88

Худрук прекрасно ориентирован во времени и пространстве.

Всегда ощущает свое время, свой природой данный могучий разворот и пределы собственной компетенции, а после больницы и сахарных атак все чаще задумывается об этих важнейших категориях собственной жизни. И приходит к выводу, что предел для него, как для всех людей, один и единственный, но пока не уверен, предел ли это именно для него, Армена, а может, жизнь его продлится за этот предел и вечно будет помнится его имя?

Человек неверующий подлинно бесстрашен и смерти не боится.

Худрук Армен таков, он знает, чем все кончится, а жизнь воспринимает как плод бесконечных удовольствий, которым стоит предаваться до самого конца.

Потому так часто повторяет себе слова Пастернака о том, что возраста в жизни человека не существует, а существует только жизнь и смерть.

Потому так часто повторяет себе: живи, не думай о годах! Единственное твое удовольствие — оно у тебя есть. Не подумайте плохого — театр, только он!