Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Он думал и сомневался. Но репетиции, между тем, продолжались, терпения ему пока хватало. Как хватало и душеспасительных вечерних бесед за домашним чаем, когда Армен, пытаясь ей что-то по-доброму растолковать, объяснял, показывал, даже играл кусками «Сирэнь» и пугал, что придет на репетицию лично — чего она испугалась и категорически ему запретила. Во всем остальном она охотно с ним соглашалась, была обворожительна и певуче звучал ее голос, она кивала, улыбалась и обещала, и он успокаивался, но только до утра. Утром целовал ее на счастье, желал удачи на репетиции, и они расходились, он шел в кабинет, чтоб подглядывать на видео ее работу, она шла на сцену к артистам.

День начинался с надежды.

Но уже через час он видел на экране все ту же убийственную картину репетиции и снова вспоминал маму.

Осинов и Саустин недоумевали.

— Ни черта не стоит твой Шекспир в двадцать первом веке, нынешние люди закалены хамством, враньем и отсутствием совести, — настаивал за пивом Саустин. — Шекспир наших людей не достанет.

— Не спеши, — хрустнув пивным сухарем, остановил его Осинов, — Шекспир не скорая помощь, Шекспир, по сути, гробокопатель, кого-нибудь он закопает, кого — мы оба его знаем и хотим.

— Надеюсь, не до смерти? — спросил Саустин.

— Не знаю, — ответил Осинов, — Шекспир слишком велик и непредсказуем, поручиться за него не могу. А деду помочь бы надо…

93

Терпение — воздушный шарик, рано или поздно — лопается.

Тем утром Армен увидел такое на мониторе видеокамеры, что терпение в нем кончилось, вышло все, сдулось, переплавилось в нечто другое и, словно жидкость, перелилось в емкость совсем другого названия. Емкость черной кавказской ярости было написано на ней. «Немедленно вмешаться, положить конец позору!» толкнула его сорвавшаяся с пружин мысль, он вскочил и бросился к двери кабинета.

Дверь охнула, как живая, но не уступила худруку ни пяди.

Толкнул ее, чтоб выйти, сильнее, — обычно послушную, плавную, вовсе не тяжелую дверь, — она снова не поддалась. Он двинул ее еще раз, уперся в нее двумя руками, навалился плечом — дверь скрипнула, изогнулась, но с места не сошла.

Закрыт, мгновенно сообразил он.

— «Рабинович, зачем вы сделали обрезание?» — как обычно, в шоке спросил себя Армен дурацким любимым анекдотом и тотчас себе ответил. — «Ну, во-первых, это красиво», — и надолго задумался…

Закрыт снаружи, и ключ выброшен со скалы в глубокую черную реку, вдруг шевельнулся в голове эпизод какой-то богатырской сказки, но он и его тотчас из воображения изгнал. Закрыт? Но как, кем? Уборщицей Сарой? Вряд ли. Сара переспросит несколько раз, заглянет, убедится, что нет никого и только тогда. А он закрыт, именно закрыт — не захлопнута дверь, но закрыта поворотом ключа извне. Закрыт, но кем?

Еще раз задал себе этот вопрос и понял кем. И понял для чего. Взглянул на экран монитора и увидел, что безобразие репетиции продолжается. Артисты скачут по сцене в мешках и громче всех такой режиссерской находке смеется она, автор.

Шустра, подумал он. Ловка и сообразительна. До японского обеда еще три часа, раньше она не появится. Все сделала для того, чтобы я не мешал. Умно, усмехнулся он, очень умно. Чтобы я не мешал чему? Отстою и паскудству, от которого бледнеет сцена.

Позвонить кому-нибудь надо срочно, подумал он.

И позвонил первой, понятно, кому. Не ответила. Перенабрал еще раз — те же грабли. Знал, телефон всегда при ней и близко к уху — ведь видит, слышит и молчит — значит, его догадка получила подтверждение. Что делать? — зудело в голове — что делать? Набрал телефон Кати, завтруппой, у нее есть ключи, набрал и огорчился — у Кати сегодня выходной. Кому бы еще? Иосичу! Можно, завлит быстро прискачет. Но и сообразит быстро, кто и зачем запер худрука в кабинете. Не надо Иосича. Позвони на пост охраны, у них точно есть ключ! А, впрочем, стоит ли? Стоит ли раздувать происшествие из такой ерунды? А может, забыла, может, сделала это по ошибке, автоматически?

Поступил разумно. Заставил себя смотреть кошмарную репетицию «Сирэни», но хватило его не больше, чем на десять минут. Выключив монитор, матюгнулся и снова попробовал дверь. Заперта.

Полтора часа оставалось до обеда.

Любимый Чехов, разрешенная доза височки, сладкая сигарета и футбол по ТВ — спасибо им, отняли еще час. Скоро она придет, скоро, скоро, скоро настанет час ответа!

Ни Чехов, ни футбол не смогли заглушить в нем продолжения недавних о ней рассуждений.

Если она не талантлива, думал Армен, если все делает не так, как надо, спорит, бьется за Сирэнь, перечит во всем, а вдобавок, закрывая меня на ключ, рискует мною и позорит перед театром, то кто она для меня, мама?

Ответ мамы не заставил себя ждать, но был так по маминому резок и категоричен, что Армен сперва отодвинул его, не взял в соображение.

Когда два часа спустя, наконец-то, ожил замок, и она явилась изваянием в двери, он гениально перевоплотился и сыграл возможно лучшую, самую трудную роль в карьере.