Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

«Без нее никуда», врезалось ему в память самое главное. Он вздохнул и согласился. Это, пожалуй, лучшее, что принес мне любимый диабет, подумал он. Интересно, подумал он вдогонку, а что, любимый диабет у меня унес? Энергию, вкус, талант? Неприятный вопрос, не имеющий права на жизнь, подумал он и, чтоб изничтожить его в памяти, включил видеотрансляцию — Слепиков репетировал Мольера. Армен послушал, посмотрел, отметил, что Слепиков, конечно, не Эфрос, не Гончаров, но репетирует дотошно, разбирает с Башниковой и Саустиным — они участвовали в сцене — каждую фразу. Дотошно, вашу мать, да, но неярко, не талантливо, не цепляет, сделал далее вывод Армен. Ах, не так бы надо, все не так! Расстроился Армен и вызвал Осинова.

Осипов неслышно вошел на полумягких.

— Заходи, Иосич, давно не виделись, — сказал Армен. — Как сам?

Осинов пожал плечами — я-то ничего, как вы? — означал сей его жест и вопрос в глазах.

— А где слова, завлит? — усмехнулся Армен. — Чего молчишь? Как дела с Мольером?

Спросил, но еще раньше вопроса подметил, что Осинов изменился. Вроде бы он, конечно, он, родной и незабываемый Иосич, и живот его, и плешь, и маленькие буравчики глаз, выражения которых не поймаешь, и даже костюм все тот же, потертый, но какой-то все же завлит другой. Запах от него новый, что ли? Афтершейв поменял? Что лучше, вдруг спросил себя Армен: оставаться на протяжении всей жизни неизменным или изменяться под влиянием жизненных обстоятельств? Шекспировский вопрос, мелькнуло у него, Иосич, наверное, знает ответ, а впрочем, вопрос пустой и очевидный, спасибо любимому диабету — соображалку, вот, что он у меня унес…

Завлит, живой человек, тоже разглядывал Армена и не нашел в нем никаких изменений, разве что отметил отдохнувший вид. Но мысль вдруг пришла ему в голову и поразила его, и чем дальше он рассматривал Армена, тем все более убеждался в правоте и неслучайности этой мысли.

Завлит окончательно понял, что с глупостью нейтралитета покончено, он вдруг понял, что привязан по жизни и влюблен в этого невысокого сутулого человека, великого артиста и ужасного человека-мучителя, без которого ему, Осинову, жить станет неинтересно и пресно.

Завлит вдруг почувствовал себя псом, что однажды предал хозяина, но быстро раскаялся и теперь готов ползать у колен, лизать руку и молить о прощении. Опять Шекспир, подумал он, окончательный Шекспир, у него такого персонажа нет, но по духу он, то есть, я абсолютно шекспировский герой…

Осинов начал рассказывать о репетициях Мольера, рассказывал долго, подробно, от самой печки, и Армен его прервал.

— Идем! — сказал Армен. — Идем к Слепикову, посмотрим.

Вышли из кабинета, двинулись в зал.

Когда они пришли на репетицию, Виктория была уже там. Она сидела в партере, в восьмом режиссерском ряду, неподалеку от Слепикова. Глаза ее удовлетворенно сияли, но ни Армен, ни Осипов не обратили на это внимание.

Заметив худрука, Слепиков хотел объявить перерыв, но Армен отмахнулся: «Нет-нет, Васильич, продолжайте!..»

Увидев Армена, Виктория бесшумно перенесла себя под бок худруку и даже взяла его за руку. Внешне глаза ее ходили за артистами и сценой, про себя же думала о другом: пусть видят все: худрук и директор мы снова рядом, пусть знают все: вместе мы сила, и театр — наш. Она не знала, что в эти минуты ни она, ни любовь, ни музыка, ни даже все его болячки и мировые проблемы Армена не волновали, в минуты репетиций он служил одному только чуду. Это была его жизнь, другой не было.

Саустин же — Мольер, заметив ее перемещение, хмыкнул, добавил в свою реплику на сцене перца иронии и кислоту яду, и они, что удивительно, пришлись весьма кстати характеру мизансцены. «Отлично, Олег, — отметил яд Слепиков, — затверди такую интонацию, запомни». Так шла репетиция.

— Можно, извините, мне, товарищи артисты? — раздался из партера знакомый хриплый голос.

Репетиция, как по команде, повернулась в сторону худрука.

Не дождавшись приглашения от оторопевшего Слепикова, Армен приблизился к сцене и поднялся на нее по короткой боковой лестнице.

Вика напряглась. Артисты замерли.

Худрук подсел к Эвентяну, репетировавшему роль Людовика и обратился к Саустину — Мольеру вместо артиста.

— Я, извините, Людовик. Реплику! Давай свою реплику, Олег!

— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Саустин-Мольер.

— Пусто, сынок, не так, не талантливо. — сказал Армен. — Давай поищем, попробуем по другому. Скажи то же самое, но с заметной паузой. «Здравствуйте». Пауза. «Ваше Величество».

Саустин повторил. Армен включился.

— «Здравствуйте»… «Господин»… «Придворный сочинитель»… Чувствуете? В паузе всегда больше смысла, чем в тексте, в паузах — это вы запомните, пожалуйста! В паузах сразу читается история непростых отношений Мольера и Людовика?

— Классно, — сказал Слепиков. — Затверждаем. Спасибо.

— Изучайте великий текст, господа, — сказал Армен. — выжимайте из него смысл, содержание, отношения. Не играйте механически, не играйте ротом, господа артисты…

Так шла репетиция.