Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Все-таки она совсем его не знала.

Он никогда не мстил, обиды не копил и не помнил — он всегда убивал честно, сразу, на глазах, еще лучше — принародно. Сейчас ни на глазах, ни принародно не получилось, и он убил ее в себе, убил заочно, наверняка и бесповоротно.

Осталось дождаться окончательного повода, но она об этом уже не узнает.

Объясняться далее не стал, нажал отбой, аккуратно положил перед собой трубу, погладил ее, выплясал на ней пальцами танец с саблями друга своего Арама и снова, в ознаменование принятого решения, выкурил еще одну сладкую, которая снова показалась ему горькой.

— Ты слышала? — спросила она Эллу, и та кивнула.

— Лучше б не слышала, — сказала Элла.

— Как тебе?

— У деда крыша поехала, — сказала Элла. — Очевидно.

— Мне-то что делать?

— Лучше всего, чтоб врачи признали его недееспособным.

— Так оно так и есть! Я уверена!

— Но вряд ли у тебя получится это доказать, это очень трудно.

— А что у меня получится, Элла?

Элла не спешила с ответом. Грустно смотрела она в скучное окно, и женская девичья грусть, как принято у мыслящих женщин, переделалась в ней в женскую мудрость.

— Я бы на твоем месте все сделала так, как он хочет… Не забывай, кто он и кто ты…

— И просто вот так? Сдаться?

— Ты можешь потерять все.

— Нет, — твердо отказалась Вика. — Я права на сто процентов. Он сам все это сделал. Сам пристал со своим обожанием, сам женился, сам назначил директором. Я не сдамся ни за что. Главное, он сам не понимает, что я для него значу. Все!..

Сказала так и заплакала потому, что поняла: шансов у нее нет.

Элла протянула ей платок — не понадобился.

Отодвинув руку с платком, еще с мокрыми глазами она схватилась за телефон.

— Куда? Кому? — удивилась Элла.

— Алло, — сказала Вика в трубку. — Папа, это я.

И все, до последней копейки выложила родителю, и, чем дольше она говорила, тем все отчетливей решимость сопротивления несправедливой судьбе проступала на ее лице. Сталь, сказал бы Армен и был бы прав.

111

Это был длинный день.

Не успел он отойти от женских визитов, а главное, от мыслей, возникших по этим приятным поводам, как вновь влетел Осинов, по-прежнему воодушевленный идеей, которую не успел озвучить. Руки его летали.

— Извините ради бога, но я уже со всеми переговорил. Восторг полный! И Слепиков, и Саустин — оба готовы, что называется, ринуться в бой! Кого вы сами выберете режиссером — это уж ваше дело…

— Ты сядь сперва, Иосич, сядь, — попытался охладить его пыл Армен. — Рюмку хочешь?

Видел, что Осинов серьезно беременен идеей, знал, что отяжеленный идеей завлит опаснее любой женщины на сносях, но разрешать его бремя не торопился. Беременный Осинов был одухотворен, прекрасен и физическое свое уродство успешно преодолевал.

Осинов присел, выпил, но температура в нем не убавилась, и руки по-прежнему летали. Он ждал вопроса от Армена, главного вопроса, на который ему не терпелось ответить, но мудрый Армен ни о чем его не спрашивал. И Осинов не стерпел.

— Не спрашиваете — не надо, сам скажу, — торжественно начал Осинов, огляделся по сторонам и добавил звука — ему хотелось, чтоб слышали его сейчас все, весь театр, — Речь идет, конечно, о Шекспире!.. Король Лир — ваша пьеса! Органика у вас такая, вы изначально… вы папой и мамой рождены Лиром, Лир — ваша великая роль! Она будет, и она потрясет!

«Угадал!» — стукнуло в голове у Армена. Лир! Угадал, черт, самое большое мое желание, самую большую последнюю мечту! Лир! Мальчик мой завлит! Не зря я ему зарплату повысил, не зря приблизил. Чудо ты Иосич — думаешь, как я, мечтаешь, как я, дышишь, как я…

— Удивил, — сдержанно ответил Армен и эта сдержанность стоила ему сил и всей актерской выучки. — Думаешь, смогу?

— Уверен, — снова загорелся Осинов. — Нет второго такого Лира в стране России. Были — сейчас нет. Вы единственный и лучший на все времена.

— Да… Когда-то Гончаров тоже так считал. Звал меня, предлагал — не получилось, — смял подробное объяснение Армен, не стал рассказывать причину своего отказа — после известных событий — на то, давнее предложение Гончарова…

— Вот я и говорю! Тогда не получилось — сейчас получится в лучшем виде.

— А не слишком ли я стар? — спросил его Армен, рассчитавая — с некоторым актерским кокетством — на определенный отрицательный ответ, на то, что нет, мол, наоборот, сейчас вы в самом подходящем возрасте для Лира, в самой подходящей форме мудрости и понимания, вернее, непонимания — по роли — жизни, сейчас вы настоящий чистый, умный и наивный король Лир, не защищенный перед ударами судьбы и предательством детей — и играть-то ничего не придется, вам надо лишь прожить на сцене три часа великой пьесы, и это станет сенсацией в театральном мире.