Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Произошедшее с ней, с ними не могло его не затронуть, она ему иногда снилась и даже мучила во сне наивными вопросами первого девичьего секса. А еще его мучили нервы, думы, переживания, он был эмоционально растерзан, что, как ни странно, помогало ему лепить Лира. Он искал в себе точные реакции на трагедию Лира и, спасибо ей, благополучно их находил. Помогает, помогает, подлая, благодарил он ее про себя, немного скучал по ее обманам, женским хитростям и круглой попке. Однако только немного, вглубь себя он, кавказец, ее уже не пускал.

Саустин и Слепиков работали вдохновенно, как только и можно работать над Шекспиром, с холодным носом и умозрительно Шекспира не возьмешь.

Они были совершенно разными режиссерами, но ревность меж ними, по договоренности и клятве, была изничтожена в буфете за рюмкой, оптимальное решение они находили сообща, часто прямо на сцене: пара режиссеров и он, знаменитый артист, иногда с интересным советом по Шекспиру встревал Осинов. Все спелось.

А он прижился в кабинете, у него для этого тоже было все.

Белье и пожитки она, исполняя последний супружеский долг, принесла на следующий же день, незадолго до исчезновения. Положила баул на диван, сказала: «как ты просил», на секунду тормознула, ожидая его реакции, реакции не последовало, и она со своей выпуклой попкой и музыкальными пальчиками ушла насовсем. Удалилась в вечность, испарилась как мечта, пошло подумал о ней он.

А ему осталось немало: диван и крепкий сон, и душ, и туалет, а еду буфетчица таскала из ближайшего японского ресторана — ненавистные ему зеленые листья, в которых начисто отсутствовал сахар, — и был под рукой инсулин, и инъекции, а главное, он находился там, где всегда мечтал находиться: в театре. Так, что нет худа без добра, говорил он себе и чтил русский народ за мудрые пословицы.

И роль радовала, с каждым днем открывая в себе все новые и новые интереснейшие для актера глубины, и режиссеры радовали дотошностью и вниманием, сахар радовал нерядовой дисциплиной, и жизнь вообще, — если вынести Романюк за скобки, — тоже радовала, но все же, все же, все же… Где она, что с ней? — беспокоясь, спрашивал себя Армен и не находил ответа. И в театре шушукались: что с худруком? Куда девалась жена его, директор, и почему он живет в кабинете? Что у него дома происходит, дезинфекция что ли? Можно выразиться и так, среагировал Армен на слухи, пересказанные ему Иосичем, дезинфекция, большая дезинфекция жизни, так им всем и отвечай, наказал он завлиту, и завлит его понял, но от себя литературно добавил, что Романюк со всем семейством временно укатила в Киев. Или не укатила, еще раз добавил он и пожал плечами.

Когда поздним вечером затихала жизнь в театре, Армен возвращался в кабинет, холостяцки перекусывал ненавистными овощами, смотрел по телевизору бокс или футбол, но никогда — политику, ложился на диван, оценивал прошедший репетиционный день, общался с мамой, получал от нее «спокойной ночи, сын», гладил священный сверток с Филом и проваливался в сон как наработавшийся до смертельной усталости работник. Благополучная одинокая жизнь. Одинокая жизнь театрального кота Зуя, которого она сдала в приют, определил он однажды такую жизнь, унизительно, но не смертельно, сказал он себе, кот тоже человек.

Однако сил что-то изменить кардинально у него уже не было, он ждал Артура.

Знал, что Артур не потерпит такое его существование.

И угадал.

114

Артур после отдыха явился в театр свежим и бодрым; театр завибрировал от голоса его и крепкой походки и в очередной раз очнулся от замора.

Когда Артур вызнал всю историю кончины великой любви, чуть не закричал, но все же не закричал, свистнул и попросил три дня на разбор завалов и хронического состояния душевной болезни Армена. Так и назвал: душевная болезнь и немного порадовался, что она, слава богу, кажется, с него сошла.

Ему хватило двух дней. Влез в интернет, прозвонил, прокачал и к исходу второго вечера явился в кабинет с веселеньким и окончательным цифровым диагнозом.

— Половина арбатской квартиры, что когда-то театр Маяковского предоставил лучшему артисту и его прежней супруге, и которая, по большой любви, была подарена Арменом госпоже Романюк, была ею, госпожей Романюк, заложена бизнесмену Зинину. Заложена, не выкуплена и перешла в законную собственность бизнесмена по истечению срока выкупа. Законную! — подчеркнул Артур. — Вторая половина квартиры осталась в собственности прежней американской супруги, у вас, извините, круглый ноль.

А новостройка в Новой Москве, в которой еще недавно звучала музыка Шопена и аккорды кроватных пружин, и где женской рукой был недавно врезан новый замок — так она изначально была куплена на имя Виктории Романюк и любимый артист, то есть, вы, вообще отношения к ней не имеет.

— Поздравляю! — возвысил голос Артур, — вы абсолютно законно живете в кабинете. Другого жилья у вас нет! Но это еще полбеды!

— Говори, — сказал Армен, откупоривая заветную армянскую бутылку. — Я — Лир! Говори! Ты знаешь, да — мужества, вот чего нам всем не хватает — извини, это из пьесы! Говори!