Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Так и получилось, ответ Иосича полностью совпал с его предположениями. Что-то я все-таки понимаю в людях, подумал Армен. Подумал и снова уверовал в себя, уверовал в Шекспира, Лира и Иосича и снова вспомнил заветы Гончарова насчет принудительного фантазирования. Пьесу он хорошо помнил. «Я — Лир, — сказал он себе, — я король Лир, я погибаю, я не готов к предательству детей, к предательству и обману вообще». Подумал так и снова вспомнил историю с «Сирэнью».

112

Это был очень длинный день. Потому что потом, без приглашения, как легкий ветерок, в кабинет вошла она — нежная, мягкая, воздушная Вика, с улыбкой, которую он раньше обожал, которой теперь испугался.

Испугался потому, что не знал, хватит ли у него сил, увидев ее улыбку, не отступить от принятого решения и выполнить то, что он обещал Кавказу и маме.

Она долго не произносила ни звука. Села напротив, глаза цвета фисташек — в его близкие глаза и руку свою вдруг, без спроса и предупреждений, положила на его руку. Теплую свою, мягкую и нежную музыкальную руку. И он вздрогнул, но руку свою не выдернул из-под гнета и женского плена.

— Армен… — произнесла она и затихла в мечтах и мыслях. «Боже мой, боже мой, — думала она, — однажды я, глупая дура, чуть не погубила его „Фугасом“, так неужели сейчас придется губить таким образом? Я не хочу, не хочу, не желаю — но ведь он сам хочет, сам желает, сам лезет в западню! И как ему объяснить, чтобы он меня понял, как? Словам все равно не поверит…»

Армен был спокоен. Руку свою держал в ее плену, но его уже не цепляло. Видел ее глаза-фисташки, слышал легкое дыхание, вспоминал ее всю до самых заветных кудрей, но ощущал, что любить ее не хочет. И не может.

А вместо возмечтаний о ней и прошедшем счастье крутилась в нем новая, вечная и великая цель. Лир. Потому не очень важно было ему, что она скажет и что святое предложит — святость ее он уже вызнал. Я Лир, Лир, Лир, пришло ему в голову, мое нынешнее общение с ней и есть, по сути, кусок его будущей роли.

— Прости, — сказала она. Это было короткое слово, в котором была одна большая надежда вернуть любовь и музыку — он это почувствовал, но мнения своего не переменил.

— Прости, — повторила она.

— Да, — сказал он. Подумал, помедлил, потом все-таки произнес: — Завтра, пожалуйста, принеси мне сюда все, что я просил.

— Это окончательное решение? — зачем-то задала она лишний вопрос, еще не поняв до конца, что видит его в этом качестве в самый последний раз.

— Мне очень плохо без белья, — сказал он и зачем-то посмотрел на часы.

Она поняла и легко поднялась.

— Всего тебе хорошего, — сказала она.

— И тебе того же, — сказал он.

Расставание без скандала — особый бесценный дар, дается избранным и немногим. Мир, любовь, ненависть, война — все банально и очень близко у людей: по полтора тихих щелчка в любую сторону. Он знал об этих щелчках, он сам их для себя придумал, но делать их умел только в одну сторону: от любви к войне, щелкать обратно у него не получалось.

Она ушла, но долго еще он слышал в ушах звон захлопнувшегося замка. Замок, закрывший дверь в прошлое — красивый пошлый образ, — сказал он себе и тотчас спросил: мама, я все сделал, как теперь жить? Родное лицо появилось мгновенно на экране памяти и произнесло простые слова, которые его успокоили. У тебя есть театр, где тебя любят, сказала мама, и есть публика, которая тебя обожает, в твоей жизни еще очень много любви — живи, сын, ты в порядке…

На радостях он выкурил еще одну сладкую. Раскурился, с улыбкой сказал он себе, надо бросать.

113

Ее действительно не стало на следующий день.

Исчезла.

Ни звонки, ни фейсбук, ни мэйлы не отвечали на запросы.

Кабинет директора был закрыт. Ключ после паники обнаружили на проходной, где он был незаметно оставлен ее немой рукой. С ней же одномоментно не стало в театре главного инженера казака Богдана и жинки его, художника по костюмам липучей Марины.

Элла еще работала, но где находилась ее подруга, она не знала или делала вид, что у нее плохо с памятью.

Осинов предложил ее по-шекспировски пытать, но такой Шекспир Армену был не нужен.

Встречалась она втихаря с Романюк, пила с ней кофеек, и, как более умная, давала ей смертельно бьющие, радикальные советы на победы. Но выступать против Армена открыто, в театре она не решалась. Не решалась рисковать, не знала чем история кончится, не уверена была в Вике и более всех боялась за себя и ребеночка своего Энвера, прижитого от турка.

Театр притих, с хозяйственными и денежными вопросами временно тыкались то к Элле, то даже к Осинову, путались и плевались в разные стороны театра.

Потеря привычной соски. Сплошные тайны и непонимание. Так прошел месяц.

Но все это было ему до лампочки.

Потому что наступили благословенные дни первых репетиций Короля Лира, а он, вслед за Эфросом, не уставал повторять, что репетиция есть истинная и самая большая его любовь в театральном процессе.