Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

На репетицию шел как на праздник. После пошлого утреннего занятия ему хотелось Шекспира. Его чистоты, высоты, мудрости. Чистоты и высоты, в которой только и должно жить. Мудрости, которой всегда не хватает человеку. Даже самому мудрому.

Все шло как обычно. Он сразу ступил в великую реку драмы будто и не покидал ее со вчерашнего дня. И сцену с дочерьми начал откровенно, умно и предельно пронзительно, растрачивая себя до последнего нервного грамма — дошел до монолога и вдруг запнулся.

Выпал из памяти текст. Бывает.

Встряхнув головой, Армен сосредоточился, текст вот-вот вернется и репетиционное действо продолжится.

Но текст не возвращался.

Слепиков подсказал реплику, работа помчалась дальше, никто не обратил бы внимания на мелочь, если б через пять минут Армен снова не забыл великий текст. Это было тем более для него обидно — Шекспира он боготворил.

Репетиция более менее благополучно добралась до конца, но, из-за того минутного прободения памяти, острого, нечеловеческого кайфа от Лира он, как бывало обычно, не словил.

Сбой, впервые за пятьдесят лет, объяснил режиссерам Армен, это правда, но это только начало, то ли еще будет! Хорошая шутка, отметили с улыбкой режиссеры и предложили нанять для Армена суфлера. Отличная шутка, согласился Армен, последнего суфлера Гончаров перевел в охранники сорок пять лет назад.

Посмеялись, попили чаю, пожелали друг другу, а потом он пошел в свои покои, в кабинет-каморку. Шел и думал: знали бы они, как я крепко спал и как всю ночь думал только о Лире — не стали бы смеяться. Или, заглазно, смеялись бы еще больше — это, блин, художники, им свойственно искать смешное даже там, где его нет, зато есть над чем позубоскалить.

Но, вот им, вот! Показал миру согнутой рукой Армен, больше оговорок или промахов от меня не дождутся.

Выспаться надо и обо все забыть. Я прав, мама? Прав, услышал он маму, ты всегда прав, ты мой сын…

Перед сном померял сахар и удивился. Подлое чудовище ожило, подняло головку и ползало где-то в пределах самой высокой допустимой нормы. Обрадовался змей, зашевелился, сказал себе Армен, ничего, сейчас мы его инсулинчиком — до смерти побалуем!

С наслаждением вколол себе инъекцию, блаженно растянулся на диване и поймал себя на том, что еще недавно перед сном думал о Лире, а теперь вдруг снова вспомнил о ней — но не о ее выпуклой попке, а о том, как скоро он с ней расстанется навсегда и во все горло споет песню свободных гор.

Вспомнил и позвонил Артуру.

Артур был бодр.

Все идет неплохо, сообщил он. Адвоката хорошего нашел, Тигран Базукян, наш из Еревана, он взялся. Дело будет решаться в суде, добавил Артур, шансов у нее нет, встретимся, я расскажу подробней.

Спасибо, Артур, сказал Армен, ты настоящий друг артистов, ты мне хорошего снотворного дал, теперь буду спать как у мамы.

Сказал, что будет спать, но снова полночи необъяснимо мучился бессонницей. Из-за нее, из-за Лира? Ответа не нашел.

На следующий день опять была встреча не со сценой, не с режиссерами, артистами, персоналом — с любимым Лиром.

Не выспался — не беда, он полумертвый приполз бы к нему, Шекспир мощью своей всегда ставил его на ноги!

Режиссеры начали с другого места, не с того, что вчера — решили так.

Армен с хода взял правильный темпоритм, действо зажило, задвигалось, зазвучало современно — каждая реплика Шекспира хоть сейчас просилась в жизнь! — и снова затолпились в проходах театральные люди, круглосуточно жаждущие искусства.

Армен выкладывался на пределе сил, его энергетика не давала партнерам покоя — Лир грохотал как бог, извергающий правду. Все шло гладко и прекрасно — не слишком ли гладко, остерегался Армен — репетиция, казалось, сверкала манящими огнями и не требовала подсказок со стороны режиссеров. Млея от высокого удовольствия, они уже предвкушали ослепительную премьеру, гонорар и карьеру в лучших театрах страны — как вдруг Армен опять забыл текст. Блин!

Слепиков и Саустин молча переглянулись, они не знали как реагировать. Знал Армен.

— Старый мудак, — сказал он. — Извините за слово «старый».

Режиссеры заулыбались, натянуто, но все же. Им было ясно: Армен лучший российский Лир двадцатилетия, равных ему нет, а потому, решили они, не стоит замечать, обращать и заострять. Обращать внимание на актерские комплексы и заострять на них свое недовольство, а просто старикану следует помочь. Что они и сделали: подсказали текст и репетиция благополучно поехала вперед.

Заострять и обращать они не стали — он стал. Целый день потом думал: из-за чего? Из-за нее, из за сахара, из-за жизни? Тут же пришла на ум реплика Большого Па, главного героя великого гончаровского спектакля Трамвай Желание, которого он играл: «Запомни, говорил он сыну, главное в этой жизни — сама жизнь! Жизнь!.. Все остальное — ничего не стоящие ошметки». И тотчас к месту вспомнил банальную русскую присказку: «жить вредно, от этого умирают». И подумал: не такая уж она и банальная — когда присказка к месту и времени, она не банальна.