Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Человек рождается мокрым розовым комочком со множеством желаний и возможностей, а уходит из жизни полузасохшей веткой, которую иногда трудно запихнуть в гроб, и неправда, что старость опытна, мудра и сильно нужна людям — старость рассеяна, глупа и мало что может, возможностей у нее мало, а желаний всего три: поесть, поспать и удачно покакать — извините за слово удачно…

А все-таки в ситуации с сахаром, пришел он к выводу, вина не ее, сильно любимой музыкантши с выпуклой попкой — жил же он с ней и все было в порядке. Самое обидное, сообразил он, что его сахарок подстегивается репетициями Лира. Любимое дело, его же и убивает. Чем сильнее он любит роль, тем больше выкладывается, нервничает и подыгрывает сахарному половодью.

Он убедился в этом вечером, когда, уже в кабинете, произвел контрольный замер. Подлый сахар вырвался из загона и, словно альпинист, забрался на гору Арарат. Вот тебе и слишком гладкие, слишком удачные репетиции, подумал он, вот откуда высунулось мурло беды! Сахар и Лир — две вещи несовместные, сахар или Лир — так стал перед ним вопрос и выбора ему не оставил, его выбор был уже сделан и теперь грозил Лиру сахарной кончиной.

Высоко стоял на армянской горе Арарат сахар, очень высоко, неколебимо — нет, ребята, самому не справиться, подумал Армен и объявил себе тревогу.

Курнул, закончил с размышлениями и позвонил единственному, лучшему в мире бледнолицему врачу и сообщил о своей большой радости.

— Жду с нетерпением, — коротко ответил врач, — да хоть завтра с утра…

Армен тотчас сообщил Слепикову, что просит у него десятидневный перерыв в репетиции. Геннадий Васильич спокойно согласился и отпустил худрука на лечение — должно быть неспокойно, должно быть кипел внутри из-за сроков, но вида не подал, потому что был правильно воспитан. Слепиков вообще принародно не кипел, всегда был выдержан, кипел Саустин и прямо на людях, и иногда выплескивал на них кипяток слов и обжигающих проклятий.

Но в этот раз режиссеры были единодушны: без вопросов, нужен вам перерыв — пожалуйста, мы займемся другими мизансценами, лечитесь и возвращайтесь.

Но когда Армен уехал, режиссеры переговорили между собой другими словами. «Не дотянет дед до премьеры, — интеллигентно предположил Слепиков, — что делать будем? Надо бы дублера поискать, второй состав — хотя какой дублер может быть у Армена? Может Шевченко? Или Эвентян? И, не дай бог, чтоб Армен об этом узнал!» «Дотянет он, — грубовато возразил Саустин, — дотянет и перетянет, еще нас переживет!» «Хорошо бы», — заключил Слепиков и, задумчиво поигрывая автоключами, отправился на паркинг, но мнения своего не поменял.

119

Армен действительно приехал в лечебницу с утра, перездоровался, как с родными и близкими, с медсестрами, с врачом обнялся, как с братом, по-армянски коснулся его небритой щекой и вновь занял койку у окна, к которой привык — для чего, правда, пришлось срочно переводить прежнего больного, парикмахера фирменного частного салона, на новое место, парикмахер заартачился, защелкал, как ножницами, зубами — имплантами, и была небольшая нервотрепка, но это все мелочи, о которых Армен не ведал.

Бледнолицый приладил ему капельницу, Армен успел погладить Фила и впервые за долгое время провалился в сон — без нервов и Лира и, засыпая, подумал о том, что больницы необходимы людям, желающим капитально и на вырост отоспаться.

Пока он лечился, время не ждало.

И жена-музыкантша не ждала.

Сперва она исчезла — и слава богу! Он приходил в себя, он дышал воздухом избавления и на радостях спросил себя: «Рабинович, зачем вы сделали обрезание? Во-первых это красиво», ответил он и впервые за долгое время разулыбался.

Сам он ей не звонил.

Сказать было нечего и не хотелось. Счастливая семейная жизнь с молодой попкой бесповоротно скрылась за поворотом в прошлое. Так он обещал маме, такое слово дал себе.

Она пропала совсем и надолго, но, если честно, думал Армен, странно было другое: каждый день ее отсутствия он ощущал ее присутствие рядом, вспоминал ее словечки, привычку спать на животе, с головой, повернутой в его сторону, ее теплое, ровное, ночное дыхание, острые коленки и завитки волос на затылке. Не сказать, чтоб он сильно волновался, но некоторое неудобство и некоторый напряг от полного ее отсутствия он испытывал.

Привычка самца к своей самке, грубовато, но верно объяснял он себе свое состояние и успокаивал себя тем, что этот напряг временный.

Зато приезжала и навещала Татьяна, и запретить ей это он не мог.

Прежняя американская жена своей усиленной заботой словно брала реванш за долгое и равнодушное отсутствие в Америке. Реваншистами обычно называл таких людей Армен, тех, кто любой ценой пытается наверстать, ухватить за хвост утраченное благополучие, убегающую удачу, догнать и даже перегнать других, более успешных.

И не любил их Армен.

Знал, что главной движущей силой реваншистов было вот это: любой ценой. Зависть, неправда, оговор, подсиживание, подкуп, даже предательство — все шло у них в дело.

Татьяна не была реваншисткой в чистом виде, он это понимал, но обиду свою на нее превозмочь в себе не мог.