Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

— Слава Богу, что не успели. Бог есть. Еще раз хочу подчеркнуть, Артур-джан — все это временно! Ты меня понял. Временно.

— Я понял, — кивнул Артур. — Вы будете здесь жить столько, сколько нужно.

— Вечно, — усмехнулся Армен. — Я вечнозеленый.

Сам с клеткой, насилу пойманным в машине котом и Артур поднялись в привычном лифте на такой же привычный этаж и вошли в квартиру от Артурова ключа, где и встретила их помощница, повар и медсестра в одном лице, в лице Алевтины, простой невыразительной женщины средних лет.

Как медсестра в больнице, подумал Армен, никаких округлых попок, пережевательных нервов и сопутствующих этому мыслей. Полный покой.

Отпустил кота на пол, кот принялся тщательно обнюхивать чужую территорию, Армен же без опаски, знакомыми тропами быстро обошел квартиру и взглянул на привычный вид из окна. Все в квартире было скромно и правильно, ничто не будет отвлекать его от Лира — об этом он тоже подумал сразу.

Сели за общий чай в гостиной за большой сверкающий стол, и Артур запустил последней модели телевизор с вогнутым экраном.

— Бокс посмотрим, — сказал Артур.

— Лучше футбол, — согласился Армен.

Ни бокса, ни футбола они не увидели, а с ходу, как по волшебству, дурному договору или всемирному закону подлости попали на передачу, где пианистка — бывшая жена рассказывала прилизанному журналисту и аудитории обстоятельства расставания с Арменом.

— Не нарочно, — поклялся Артур. — Она сейчас везде и всегда, просто обалдеть.

— Повезло, — сказал Армен. — Ей повезло.

Артур хотел переключить канал — Армен руку его придержал и вгляделся в экран.

Конкретно — в нее. В каждую, только ему заметную черточку, морщинку, усмешку, складку у губ. Смотрел, тосковал, ненавидел себя за то, что тоскует, и все же думал о том, как хорошо, что это было. И хорошо, что прошло.

Она рассказывала слезно, упирала на чувство, клялась в правде на детекторе и даже срывала аплодисменты. Журналист и публика не могли успокоиться, журналист и публика задавали вопросы, журналист и публика балдели, журналист и публика, просили еще. Угарно получалось, рейтинги передачи стояли столбом!

— Называется любовь, — сказал Армен и указал на экран. — Все это. Чистая, всеобщая, большая любовь. И все это быдло, прости, великий московский народ получает удовольствие, близкое к половому. Я рад.

Через час Артур ушел.

Пожал руку, пожелал, сказал: «если что» и кивнул на смартфон.

Еще через час, обговорив с Арменом расписание и меню на завтра, ушла помощница Алевтина.

Армен накормил кота, нормально вымылся, лег на нормальную, не медицинскую, кровать и нормально заснул. Перед сном сделал самое главное: позвонил Саустину и попросил на завтра назначить репетицию. Саустин в момент возбудился, поздравил и сказал, что немедленно сообщит новость Слепикову.

«Представляю, как мой Саустин возбудится, когда узнает, что будет ставить „Незабвенную“, — подумал Армен. — На здоровье, ребята. Приятно сделать приятное человеку, когда это приятное есть под рукой».

С Лиром в мыслях он заснул, спал хорошо и проснулся снова с Лиром. С блестевшим на солнце мечом, в стременах, на коне, под звуки труб и выкрики воинов.

«Готовьтесь, ваше величество, — сказал он Лиру, — сегодня я снова стану вами».

123

И через два с небольшим часа в начале 21 века он ступил в театр королем. Королем Англии.

В театре встречали, улыбались, говорили слова и желали. Он смотрел на знакомые лица, грел сердце и думал при этом, что половины добрых пожеланий, если они искренни, хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Сомневался в одном: искренни ли эти пожелания? Или все это только театр? Театр притворства маленьких людей в большом театре жизни? Не хотелось так думать — жизнь заставляла и сомнения точили, а все равно думать так не хотелось.

Репетиция прошла замечательно.

Режиссеры, соскучившиеся по Шекспиру и делу, были в ударе, и взрывной, сыпавший идеями Саустин, и основательный, глубокий Слепиков. И артисты-партнеры и особенно артистки, игравшие дочерей, сразу вошли с ним в контакт, слушали и играли «не ротом», но по смыслу. И Башникова, и Голубева, и Кузина — все были убедительно отвратительны в образах дочерей и, значит, были хороши! «Какой театр я создал, — с гордостью думал Армен, — каких артистов — жизнь не прошла зря! Не дерево я посадил, но взрастил целый сад: театр с кучей талантов! И живу я только потому, что нужен этому театру, а театр нужен мне. А самое главное, театр нужен людям, значит, и я им нужен. Вот он и есть простой смысл жизни, сказал себе Армен, не большой и не маленький, но такой, какой меня устраивает — я прав, мама?»

Осинов, сидевший в партере, словно слышал его мысли и млел от репетиции, Шекспира и игры патрона. Любить его и поклоняться, думал про худрука завлит. Заслуживает только этого: любви, поклонения и еще — сбережения, как национальный дар…

124