Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Он знал, что дневная репетиция обычно кончается в театре в два. Артисты бегут в буфет, выскакивают на улицу курнуть, разбредаются по этажам, кто-то невзначай может ткнуться к худруку и ему, завлиту помешать. Сам же Саустин, отобедав, начнет искать его, Осинова, чтобы обсудить новости и продолжить святое дело переворота. Новостей на самом деле было две: соскок Козлова со спектакля и ее завмузжество и вторая, о которой Саустин не ведал, но которую готов сегодня заложить под Саустина он, Осинов. «Готов? — еще раз спросил он себя. — Да, приходится, готов», — таков был ответ его и союзника его, Шекспира.

Завлит снова взглянул на часы. Без двадцати два.

Многое он дал бы за то, чтобы узнать о чем говорили худрук и Виктория, о чем договорились и как теперь переменится воздух в театре. Завлит понимал, что узнать об этом невозможно и, понимая это, задавал себе вопросы и отвечал на них себе самым успокоительным образом. Поживем — увидим, отвечал он себе фразой, ласкающей нервную систему. «Чем больше все меняется, тем больше все остается по-прежнему» — присовокуплял он к своим размышлениям парадоксальную английскую пословицу, в верность которой, если откровенно, сам верил не очень.

Снова взглянул на часы. Пора.

Саустин еще кипятился на сцене последние четверть часа перед обедом, когда Осинов — снова по туфлям и коленям всмятку — выбрался из ряда и поспешил к худруку.

Слава богу, он был один.

Курил сладкую, пребывал в духовной тишине и расслабленных мечтах; только что отзвучала великая музыка, только что невесомо и легко ушла неземная она. И теперь первое и второе, слившись воедино, делали его сегодняшнее пребывание на земле счастливым и обещали счастье бесконечно длить. Вот он, небывалый кайф, данный богом человеку, сделал глубокое открытие артист, музыка и любовь одновременно, в одном пакете — никому кроме человека такое не дано…

35

Явление завлита спугнуло кайф и расстроило Армена в самых лучших чувствах.

— Что тебе, Иосич? — огорчился Армен Борисович. — Опять жеребятину про театр принес?

— Я сяду? — спросил Осинов. Мысли замелькали в его голове. Заготовленные рецепты отпали, а выйти сразу на главную тему шекспироману было трудно. Промежуточный вопрос был необходим как переходная ступенька, как приспособление, пристройка к трудной роли, потому что к предательству и подлости, понял завлит, как и к смерти, порядочному человеку стоит готовиться постепенно. Он никогда раньше не предавал, много раз был на грани, чувствовал, что надо бы того утопить, надо бы этого подставить, но не решался. А тут заставила жизнь, успокоил себя Осинов, а перечить жизни, всем понятно, — бессмысленно, ей следует подчиняться. Он успокоился, но ноги держали плохо.

— Сядь, — кивнул худрук. — Не нервничай, Иосич. Что с тобой? Трясешься словно отравить меня пришел.

Осинов сел. Приземлился, приводнился, почувствовал опору под пятой точкой — простой стул не был троном, но стало чуть легче, на величину собственного веса.

— Ну? — услышал он скрипучий вопрос и понял, что, отвечая, на худрука лучше не смотреть.

— Я только что с репетиции, — сказал Осинов.

— Скажи, — приказал Армен.

— Премьеры не будет, Армен Борисович. Спектакль надо снимать. Спектакля нет. Все очень плохо.

Последовала пауза, понятно, мхатовская.

В одном пакете, крутилось в голове у худрука. Счастье и беда — в одном пакете. Чем слаще счастье, тем горше беда. Проклятый дуализм жизни. Когда жизнь горше проклятых прописанных врачами пожизненных таблеток.

— Премьера через неделю. Все уже приглашены. Все, Иосич! И деньги, и власть! Въехал, Иосич?! Все! — худрук передохнул, хмуро продолжил… — А что так? Ты же расхваливал пьесу!

— Да пьеса-то ничего…

— Саустин не потянул?

«Потянул!» — хотелось крикнуть Осинову. Потянул, но в другую сторону! Чтоб погубить вас и театр, хотелось крикнуть Осинову. Но благоразумие сдержало его. Сначала подумай, потом помолчи, вспомнил он старинную мудрость. Завлит невнятно пожал плечами и промолчал.

— Сам посмотрю, — сказал худрук. — А, что теперь смотреть — поздно, обосрались. Предатели, педерасты — как я от вас устал… — худрук налил себе виски, выпил. — Предатели, — снова повторил он и заговорил словно сам с собой. — А ведь я следил за процессом по трансляции — все было вроде ничего, лихо, даже радовало… — Он вперил взгляд в залита. — А ты куда смотрел? Почему только сейчас, за неделю до?.. Ты не мог не знать этого раньше! Ты профи, ты херовый, но все-таки профи, Иосич!

— Я Саутину верил. Он ведь был мне другом. Многое обещал. А его, извините, надо бы давно того…

Сказал так и почувствовал, как это часто бывает с предателями, что и не предает он вовсе, а делает благое, нужное, общественно-полезное дело. Может, так и было?

Сказал так и почувствовал, что стал бы справедливым и мудрым судьей, или, по меньшей мере, дорогущим и уважаемым адвокатом, если б не занялся этой глупостью — театром. Фаллические игры, вашу мать, некстати вспомнил он историю возникновения театра в Древней Греции, идиоты древние греки таскали мраморные фаллосы на праздниках и радовались жизни — тьфу, в истоке мерзость…