Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Дочь и мать общнулись от души, но спешка и нервы все равно присутствовали: Вика то и дело поглядывала на часы. Информация полетела косяком из Москвы в Белгород, из Белгорода обратно в Москву. Обсудили, обговорили все темы и новости жизни, здоровье, погоду и родню, кроме, понятно, одной, для Вики самой важной темы, запретной даже для мамы. Вика себя знала. Потом, если что-то случится, она все ей расскажет и раскрасит рассказ красками, если не случится — не расскажет никому и никогда. Такое в ней было устройство.

Новостной обмен, наконец, выдохся, утомил и пора было бы прощаться, но Вика по простой причине все никак не могла закруглить, все задавала, иногда повторяясь, вопросы.

— Дочь, ты в порядке? — удивилась мама. — Мы об этом только что говорили.

— Да, разве? Извини — удивилась Вика, — отвлеклась…

Страшно не хотелось оставаться одной, но пришлось с мамой проститься.

А он все не шел.

В десять поразила простая мысль: вдруг ему плохо? Вдруг таблетки забыл принять? Вдруг вообще в больницу попал?

Мысль о больнице пересилила предрассудки, Вика схватила смартфон.

Ответил сразу. Сентиментов и приятных обертонов не было в этом ответе, и Вика сразу почувствовала: что-то не то. Что-то случилось. Что?

— Да, — обычным трескучим басом сказал он. Услышал ее голос и добавил, — Я очень занят, Романюк. Давай до завтра.

Романюк? Без имени? Без «талантище», без «золото мое»? Одно «до завтра»?

Труба дала отбой; она все держала смартфон у уха, пыталась хоть что-то понять, связать, восстановить. Холодный и чистый талант — на что ты обиделся?

Не придет. Главного разговора сегодня не будет. Не так, поправила она себя. Главный разговор уже состоялся… «Но почему? Почему?» — спрашивала она себя и не знала ответа. Впрочем, ответ уже не имел смысла. Главный разговор состоялся, и судьба не переменилась. Нормально, сказала она себе. Везет тому, кто везет, вспомнила почему-то расхожую рекламу такси. Почему везет? Куда везет? Кто кого везет?

Впадать в панику и безнадегу — это было ее.

В половине одиннадцатого от тоски съела кусок торта. В одиннадцать ровно весь торт был доеден, а голод все равно не унимался, сосал и крутил нутро. Доела почти все, что было на столе за исключением последнего куска колбасы — почему-то подумала о завтрашнем утре и спасла его в холодильнике.

Рухнула на кровать, заснула беспамятно, как мертвая, на восемь часов подряд.

От внезапно отпустивших нервов заснула.

Или от того ли, что в космосе и вкруг дома густо и безнадежно повалил снег, и спустя час-два поселок и дом будто превратились в крохотные, покрытые ватой игрушки для исполинской елки. Где бы такую взять — вот было бы чудо! Где бы?..

37

Худрук спал ужасно.

Долго сидел один в одиноком доме, в одиноком кресле-качалке, думал о Вике, этим и был занят, хотя, если бы не был занят ничем, ей бы все равно ответил, что занят. Ее звонок взвинтил его чрезвычайно, был рад, что вовремя положил, почти бросил трубку, иначе сорвался бы и наговорил черт-те что, что было бы его недостойно. Помнил, что обещал к ней приехать, и хотел, но, после сегодняшнего признания Осинова, визит сделался невозможным. Он перебирал варианты своих дальнейших действий по отношению к Козловым-Романюк, так отныне он ее называл. Вариант первый: сделать вид, что ничего не знает, и просто наблюдать. Вариант неплохой, подумал Армен Борисович, но глухонемым наблюдателем он долго быть не сможет, заговорит и заговорит громко. Вариант второй: выяснить отношения и расставить точки. Тоже бы неплохо, размышлял Армен, но с кем выяснять отношения? С неграмотной соплюшкой, которой он по глупости рассказывал о Станиславском и Гончарове? Зачем, зачем, мама, он это делал? Ей интересней кола и хайп, Киркоров, Басков и Михайлов и кто там еще? Вариант третий: не обращать. Музыки, конечно, жалко, но театр стоит музыки. Он должен заниматься театром, артистами, репертуаром, тысячью других вопросов, а на нее забить. Последнее, молодежное «забить» давно вошло в его оборот, понравилось сразу, как услышал.

Весь вечер он думал о Вике и предательстве, но только, как выяснилось, наяву.

Едва закрывал глаза, как в воображении являлся любимый кот Фил с растопыренной навстречу хозяину когтистой лапой, скромный, но уютный американский домик на зеленой лужайке под Далласом и бывшая жена Татьяна с полосами и звездами на кухонном переднике. Фил начинал мяукать, домик вращался и хлопал дверью, Татьяна, предавшая и променявшая его на Америку, хохотала в лицо, махала полною рукой и спрашивала одно и то же: «Гудбай, Армеша, гудбай?» Надеясь сменить картинку и звук, он кряхтя поворачивался на другой бок, изображение сбивалось, но ненадолго, а женский вопрос всегда был постоянен и колоратурно высок: «Гудбай, Армеша, гудбай?» Пришлось проснуться, выпить височки и четко ей ответить: «Гудбай, навсегда». Он хотел бы увидеть Вику, но, странно, артистка Романюк во сне не приходила. Это было странно, это было занятно и непонятно, тем более, что она сама, если бы к ней обратились, охотно являлась бы ему в каждом сне. Но ее никто спрашивал, кто-то и где-то решал за нее.