Армен Джигарханян. То, что отдал — то твое

Вечерний чай пили молча. «С сахаром?» — «Без» — весь содержательный диалог. Когда встречались глазами, делали вид, что думают о высоком, далеком, совсем другом.

Ночью, свернувшись калачиком, легла спиной к нему. Лежала и думала, напрягала головку и каждый раз приходила к тому, что она козлиха и дура. «Любишь? — спрашивала себя и отвечала: люблю. — А если любишь, зачем морочишь голову заслуженному человеку? В чем причина? Чего боишься, за кого? За себя? Смешно. Сколько раз уходила и — ничего, уйдешь, если понадобится, еще раз, артистка, тоже мне, проблема. За детей боишься? Каких детей? Гипотетических? Их все равно, скорее всего, не будет. Тогда за что? Нет, дура я, дура, дура и козлиха. Крутая козлиха».

А боялась она не за детей, которых, скорее всего не будет, и боялась не разумом, а женским своим провидческим подсознанием, что много сильнее сознания, и боялась того, что он стар. Вслух никогда об этом не говорила и не думала даже внятно об этом, но подкорка и чутье были в ней, как в каждой женщине, сильнее мысли, и они командовали ей остерегаться — вот и вся причина. Она видела, он бодр и крепок, но надолго ли его хватит, спрашивало ее подсознание, и оно же отвечало, что ненадолго, что чудес не бывает и что сорок с лишним лет разницы между ними слишком много. Значит, внушало ей подсознание, тебе придется пережить его болезнь и уход, что дальше? Ты готова принести себя в жертву не только Армену, спрашивало далее подсознание, но постылому холодному одиночеству? Ты готова положить крест на собственную судьбу?

Он лежал тихо, ни храпа, ни звука, она знала, как он обычно спит, и поняла: не спит.

— Я согласна, Армен Борисович, — сказала вдруг она.

59

Сказала так, потому что в мгновение почувствовала согласие сознания и подсознания в себе; они действовали заодно, и все вопросы для нее разом отпали, и остался для Армена один общий ответ: да.

Сказала «да» в темноту, знала, что слышит.

Дыхание его на секунду прервалось, но ответа не последовало, она убедилась: не спит. Но почему молчит? Почему не реагирует никак? Пронзил страх: неужели передумал?

Тишина была ей ответом, который совершенно ее не успокоил.

Передумал, передумал, передумал! — поскакали в ней зловредные мысли, которые всегда живут в организме и только и ждут своей минуты, чтоб выскочить и нагадить. Передумал, конечно, передумал, согласилась она с мыслями и правильно сделал, и поделом мне, поделом, так мне и надо!

У нее тоже была плодотворная творческая ночь без сна и покоя, мучение, длившееся бесконечно до самого серого рассвета. Он, в конце концов, заснул — услышала, она заснуть так и не смогла, но решение, казалось, было принято ею окончательно. Теперь она подгоняла время, ждала утра, чтобы расставить в квесте все точки, немедленно подтвердить свое согласие, а если понадобится, взять его за руку и самой потащить в ЗАГС. Она сделает это твердо и каяться не будет, а просто скажет: пора. Все прекрасно и хорошо бы, если б получилось так, твердила она себе, но вдруг он скажет, что сейчас не время, вдруг скажет, что надо бы еще подождать, потерпеть, примеряться, привыкнуть — скажет так, как все это время канючила она?

— Господи, — заключала она перед очередным прокручиванием в голове своих завтрашних действий, — какая же я козлиха!

Увы, утром все произошло не совсем так, как она предполагала. Вернее, совсем не так. Мастер снова переиграл ее по всем статьям и, чего уж там, оставил в дураках. Переиграл и поставил на место, знай отныне и до века, кто есть ты и кто я.

На рассвете, когда в комнате проявились очертания знакомых, почти одушевленных предметов, он зашевелился, поднялся полутенью и тихо покинул ладью, как, мелькнуло у нее, разуверившийся в их общем семейном корабле матрос. «Я права, — в отчаянии подумала она, — передумал, передумал и больше он никогда…»

Его не было довольно долго — она терпела, ничего другого не оставалось. Хотела пойти за ним, волновалась, но, услышав в соседней комнате шумы, поняла, он чем-то занят, поняла, что он в порядке и что не в порядке только она одна.

Потом он вернулся.

Вошел решительно, быстро перебирая ногами, приблизился к ладье и к ней, загипнотизировал ее, как овцу, волчьим режиссерским взглядом — так, что она ни о чем не решилась спросить, ухватил ее безвольную руку и надел на положенный безымянный палец кольцо.

Простое золотое кольцо. Наделось на палец так естественно и просто будто всегда там было и вернулось на законное место.

Опять не понадобились слова. Слова и объяснения понадобятся потом, и они будут очевидно неинтересны, сейчас понадобился поцелуй.

— Едем, — сказал он, когда закончился этот поцелуй преданности и готовности по любому его слову сделать так, как хочет любимый мужчина. — Едем, — повторил он. — Знаю один тихий ЗАГС. Подать заявление успеем до театра. Паспорт не забудь. И желание.

Обыденно и просто. Когда есть любовь, все остальное превращается в мелочи, которые даже не раздражают.