АСКЕТ

Рая ещё раз провела по векам смоченным холодной водой платочком. Тушь размазалась, лицо покрылось нервическими красными пятнами. Ну и пусть! Так и пойдёт. Пусть видят, до чего довели… Им только бы лясы точить, да чаи гонять. Кто из них способен чувствовать, как она?! Глубоко, болезненно, каждым воспалённым человеческой несуразностью нервом… Тонкое мироощущение порождает только страдания! Как хочется стать глупой и счастливой… Как они все! До чего пОшло их мещанское счастьице! Воробей чирикнет — уже весело. Фу! Примитивы. Раиса всхлипнула и открыла дверь, чтобы снова погрузиться в чуждый ей мир немотивированных радостей, так свойственных бесчувственным приматам.

С её появлением все замолчали. «Меня обсуждали», — догадалась Раиса и скорбно поджала губы. Василий осторожно скользнул в дверной проём мимо неё, смущённо улыбнувшись на прощание. «Даже не выслушал… трус!». Остальные деловито заклацали по клавишам. Сочувствия от них не дождёшься. Оно и верно, сочувствие это движение души высшего порядка. Есть ли у них души? Раиса вернулась в привычное мрачное безмолвие.

— Рая, — голос принадлежал серенькой молчаливой верстальщице Нине. Она меньше других, обычно, принимала участие в шумных дефиле, если кто-то торжественно вытряхивал из пакета обновку. Или модную книгу. Или разрекламированный чай… Тихо улыбалась из своего закутка, изредка вставляя ничего не значащие междометия.

— Что?

Круги под глазами и бледная кожа Нины выдавали бессонницу, а это какое-никакое горе. Не такое, конечно, какие сыпались на голову Раисы, но всё же…

— Ты ведь рисуешь хорошо, да? — Нина говорила негромко, поэтому все в офисе навострили уши. Диалог, заведённый молчуньей, заинтересовал. Чего это она?

— Ну… Художка и факультет дизайна с отличием. А что?

— У нас, понимаешь… дело такое… — Нина замялась. — А потолок ты разрисовать смогла бы?

— Чего? — Рая невольно рассмеялась, утеряв на миг обречённость в глазах. — Нашла Микеланджело Буанаротти!

— Давай выйдем, я всё объясню.

В субботу Раиса собрала кое-какие краски, оставшиеся от былых пленэров и отправилась на автобусную остановку. Там её уже поджидала Нина с двумя туго набитыми баулами.

— Ничего себе! — оценила тяжесть ноши Раиса и уважительно хмыкнула.

— На всех же. Я-то к сыну почти каждый день, а иногородним как? Вот и носим по очереди, — лицо Нины залучилось мягким светом.

— Ты почему здесь?! — Нина кинулась к кровати, на которой лежала гипсовая кукла. — Тут краской пахнуть будет! Форточки откроем.

— Мне Николай Семёнович разрешил! — отчаянно взвыла кукла. — Я тоже художник!

Сопровождавший их до палаты высокий мужчина в белом халате и нелепой шапочке на лысоватой голове махнул волосатой лапищей:

— Пусть смотрит! Баба Маша его укутала. Камень уговорить может, подлец!

— Ага! — жизнерадостно доложили с кровати. — Мама тоже так говорит.

Раиса испуганно всматривалась в говорящую «куклу», закованную в белый панцирь от шеи до одеяла, скрывающего нижнюю часть лежащего.

— Укройся получше! — строго произнесла Нина, натягивая одеяло «кукле» до подбородка. — Не май месяц.

— Ладно! Тётя Нина, ты мне эклер принесла?