АСКЕТ

Снова мой компьютер подвергся варварскому отключению. А я зло прорыдала в подушку всю ночь. Да, Валеркино лицо слишком часто всплывало в моём воспалённом сознании. Он был лучшим. Самым лучшим. Нет, единственным на свете! Когда я позволяла себе расслабиться, в моих ушах снова звучал его мягкий баритон: «Мы с тобой — дождевой червь. Если разорвать, немного поизвиваемся, а потом всё равно сдохнем». Это была его неповторимая манера признания в любви. Такая странная и родная. Я извивалась, как и положено половине червя, зарывалась лицом в подушку, рвала наволочку зубами, чтобы спящий в соседней комнате Пашка не услышал моих завываний. Что говорить об этих бездушных самцах, если даже лучший из них…
С годами моя уверенность только крепла. От Наталки ушёл муж, променяв её на тупую куклу из рекламного. Ирка едва не наделала дел, когда ненаглядный Юрик «сделал ноги», узнав о её беременности. Чёртов главред перещупал всех подчинённых женского пола, включая уборщицу тётю Полину, когда его жена лежала в онкологии. Ненавижу!

Ночью я вышла в Интернет, запасясь неопровержимыми аргументами. Вывалив все примеры на голову Людмилы, подвела итог:

— Их прощать?!

— Давай оставим пока эти истории. Дело в том, что ты в своей обиде видишь только такие ситуации. Другие просто отказываешься замечать.

— А они есть?!

— Есть. Люди и ситуации всегда конкретны. Обобщать — удел поверхностных личностей. Твой муж оказался слабым. Предал. Почему ты так уткнулась в него и не хочешь поднять головы и увидеть что-то, кроме пуговиц на его рубашке? Ты хранишь ему верность. Точнее своей обиде на него. По сути, посвящаешь этому жизнь. Отпусти его.

Я храню ему верность?! Посвящаю жизнь?!! Ломало от этих фраз меня жестоко и долго. И что-то сломалось…

— Люда, я знаю, что в реальности ты встречаться почему-то не хочешь, но у меня край. У Пашки сегодня день рождения. Я тебе про парусник рассказывала, помнишь? Мне не хватает баксов сто. Для меня это очень важно…

Я позвонила в дверь. Сейчас я её увижу. Ту самую Людмилу, которая научила меня выплакивать свою боль. Которая так терпеливо помогала увидеть что-то, кроме пуговиц на Валеркиной рубашке, сумевшую излечить половинку разорванного червя… Сейчас, сейчас…
Послышались шаги. Дверь распахнулась. На пороге стоял Лёша. Я задохнулась, ноги стали ватными.

— Ты?!!

— Галка…

Я выскочила из подъезда, точно пробка из шампанского. Опять ложь! Предательство! Меня вывернули наизнанку, выпотрошили из меня то, в чём я даже себе не могла признаться много лет! Лживые, мерзкие, жестокие самцы!

Пашка сидел в своей коляске лицом к окну.

— С днём рождения, мой капитан! — на вытянутых руках я гордо держала чудо — модель парусника, повторяющую оригинал в мельчайших подробностях. Мой пятнадцатилетний сын обернулся. Лицо исказила гримаса. Неожиданно он с силой рванулся из оков инвалидного кресла и ударил сжатым судорогой кулаком по подарку.

— Зачем ты мне врёшь?!! Я же никогда… Зачем ты вообще родила меня… такого?!