АСКЕТ

Не дожидаясь ответа, мужчина быстро вышел из кафе. Я знала, что вернётся.

Он поставил на столик небольшой прозрачный стакан. Для лилово-сиреневого марева фиалок никакой другой посуды в кафе не нашлось. Он не вручил их мне торжественно, как делают многие мужчины, страшно гордые своим рыцарским подношением. Просто привнёс в нашу с ним вселенную прохладный туман неброских цветов. На Луне он их что ли добыл? Или синтезировал из ночных туч?

— Здесь недалеко круглосуточный цветочный магазин, — развеял он мои подозрения. — Сегодня четверг?

— С четверга на пятницу, — уточнила я.

— Тогда до следующего четверга на пятницу.

Он поправил взъерошенный под дождём букетик и ушёл, не оглядываясь.

Такси я вызывать не стала. Шла, подставляя струям небесной воды пылающее лицо. Мне хотелось, чтобы одинокие капли падали на мои веки, губы, щёки. Хотелось, чтобы они обрели покой и перестали вить паутинки ненужных, чуждых им тропинок. Хотелось, чтобы они не стекали в пыль и не превращались в бездушную, тоскливую грязь. Пытаясь согреть как можно больше дождинок я подставила им ладони. Неприкаянные машины всё шарили своими потерянными огнями по тёмным подворотням, всё искали.

Мой муж, как обычно, сидел у компьютера. Он очень хороший человек. Его было жалко, как те капли, которые я пыталась обогреть своим теплом. Наверно, ему тоже было холодно, но он этого не знал. Так был погружён в свои замысловатые программы. Жаль, как те машины, но он никого не искал. Он даже не замечал, что его трясёт от холода и одиночества. Но согревать того, кто не чувствует этого ледяного дыхания — пустое дело. А, может быть, ему нужно просто другое тепло?

— Я ухожу, — сказала я спине.

— Сейчас, сейчас…

Ему что-то нужно было срочно доделать, потому что, если отвлекаться во время такой тонкой работы, можно загубить неделями вынашиваемый проект. Я его понимала. Но согреть не могла. Про него я ничего не знала. Знала только, что сейчас по ночному городу идёт большой, неуклюжий, бородатый мужчина и ему тоже жалко бегущие куда-то безоглядно машины.

Послушай

— А кто там плачет? — трёхлетний Медвежонок задрал мордочку вверх. Неповоротливый в своей тяжёлой шубейке из искусственного меха, он выгнулся назад, чтобы увидеть тяжёлое, как перина, февральское небо. Поднял дурацкую жёлтую лопатку, точно жезл, указывая мне на тучи.

— Никто не плачет. Дождь просто. — Я опаздывала на работу, было не до объяснений.

— Но дождь ведь тоже кто-то наплакивает.

— Да иди ты быстрее, горе моё! — Пришлось дёрнуть его за руку, иначе он так и стоял бы, запрокинув ввысь щекастое личико и распахнув зеркала глаз навстречу гипотетическому нытику наверху.

— А я знаю, кто там плачет! — Сынишка семенил за мной бегом, задыхался, но не оставлял надежды выложить все свои домыслы. — Я там тоже плакал, плакал… А потом ты меня увидела и забрала. Да?

— Дыши носом, а то опять нахватаешься холодного воздуха и будешь болеть. Мне некогда с тобой нянчиться. Маме работать надо.