Асорин. Избранные произведения

Летописец уже чувствует себя подавленным, впадает в отчаяние, раздражение, безнадежность, в галлюцинаторное состояние из-за неизменного, упорного созерцания полей под паром, полей невозделанных, полей, покрытых слабым, едва заметным зеленым налетом. В Руидере, после двадцати восьми часов, проведенных в повозке, я немного перевел дух; потом, ранним утром, когда небо было еще покрыто редкими облачками восхода, мы отправились в пещеру Монтесиноса. Сервантес утверждает, что от деревни до пещеры — две лиги; цифра эта точная. И когда мы выехали из деревни по крутой, извилистой улочке между низких домов, крытых осокой; когда мы достигли уже вершины склона, оставив позади деревню, нашим взорам открылась новая панорама, необыкновенная, непривычная для этой классической земли равнин; однако не менее монотонная, не менее однообразная, не менее удручающая, чем гладкая равнина. Это уже не пустынные поля, не необъятные дали, заканчивающиеся синим мазком горы. Нет, это пейзаж с холмами, волнообразными изгибами, возвышенностями, склонами, глубокими красноватыми оврагами, с ущельями, которые извиваются между склонами гор. Небо полно света и сияния; воздух чист и прозрачен; земля серовато-черного цвета. Темные, угрюмые холмы заросли крепкой, как сталь, прямой растительностью: розмарином, тимьяном, мастиковым деревом; смутными пятнами простирается дубовая поросль; каменные дубы вздымают на крепких, прямых стволах свои вековые кроны, которые выделяются, круглые, сильные, на ярком индиго неба…

Мы уже целый час едем верхом на порядком заезженных клячах; холмы, возвышенности и склоны сменяют друг друга — всегда одинаковые, всегда такие же самые, словно волны бесконечного прибоя; царит глубокая тишина; там, вдали, среди густой, темной листвы, сверкают, блестят, излучают сияние белые стены одинокого дома; над нами мягко парит орел; время от времени раздается внезапное и шумное хлопанье крыльев вспорхнувшей куропатки. А тропинка, неясно обозначенная тропинка, по которой мы едем, исчезает, появляется снова, опять пропадает. Мы едем медленно, останавливаясь, вновь двигаясь вперед в поисках скрывшейся дорожки, затерявшейся среди мастиковых деревьев, дубовых рощ и зарослей дрока.

— Это исчезающие тропинки, — говорит мне мой проводник, — и приходится находить их наугад.

Прошло еще немало времени. Пейзаж становится просторнее, открытее, превращается в бесконечное, свинцово-серое волнистое пространство. В этой дикой, первозданной, ничем не прерываемой равнине — мощь, мрачность, суровость, неукротимая сила, которые наводят нас на мысли о конкистадорах, о воинах, о фанатиках веры — об одиноких, впавших в заблуждение страшных душах далеких времен. Справа от нас местность внезапно снижается и круто идет вниз, мы оказываемся на дне ущелья. Уж вы мне поверьте: эти тихие, пустынные ущелья, в которые падаешь после долгих странствий, обладают не поддающимся описанию очарованием. Иногда дно их покрыто песком; стены — красноватые, изборожденные дождями; на одном склоне растет одинокое деревцо дикого миндаля; все дышит глубокой, умиротворяющей тишиной. А если где-нибудь в укромном уголке среди тростников бьет родничок, то вода его течет с приятным, ласкающим слух журчанием, а в ее прозрачном зеркале отражается иной раз на мгновение белое облачко, медленно плывущее по необъятному небосводу. На дне этого ущелья мы обнаружили один из таких ключей; долго стояли, глядя на его воду; а затем, с неясным сожалением, выбрались из ущелья, и снова нашим взорам предстал угрюмый простор уже виденного пейзажа. Мы все едем, едем, едем. Наши лошади сворачивают то направо, то налево, пробираются между старыми и молодыми дубами, поднимаются на темные холмы. Звенят колокольчики стада; там и сям встречаются нам козы — черные, рыжие, белые, они взирают на нас блестящими глазами, удивленно и с любопытством.

— Добрались, — раздается внезапно крик проводника.

В Ламанче, говоря «неподалеку», подразумевают шесть или восемь километров; «поблизости» — значит в двух километрах; сказать «очень близко» — все равно что сказать — нам осталось пройти еще километр. Мы уже поблизости от знаменитой пещеры; надо перевалить через большой холм, который возвышается перед нами, затем спуститься по склону, потом пересечь низину. И, совершив все это, мы наконец обнаруживаем на одном из склонов зияющее в красной скале отверстие.

«О госпожа моих деяний и чувств, достославнейшая и бесподобная Дульсинея Тобосская!» — взывал в один памятный день несравненный рыцарь на коленях перед этой красной расщелиной, возводя мечтательные взоры к небу.

Деяние, которое ему предстояло свершить, было из ряда вон выходящим, возможно, самым большим подвигом из всех подвигов рыцаря. Дон Алонсо Кихано Добрый неподвижно и мужественно стоит перед пещерой; если в его душе и есть тень страха в эту минуту, мы ее не видим.