Асорин. Избранные произведения

Дон Алонсо Кихано Добрый сейчас спустится в эту бездонную глубь. Почему бы нам не войти за ним? Почему не ступить через три столетия после него туда, где ступала его дерзкая нога? Надо сказать, что снаружи пещера изменилась; в былые времена, — когда писал Сервантес, — у широкого ее входа густо росли ежевика, терновник, дикая смоква; сейчас по голой скале извивается одинокая безлистная виноградная лоза. Крепкие, высокие стены обширной пещеры серого и красного цвета в пятнах, в подтеках из зеленых и желтых лишайников. Люди, в разные времена посещавшие пещеру, выцарапали здесь острием ножа неровные и нетвердые буквы своих имен — на вечную память: «Мигель Яньес, 1854», «Энрике Алькасар, 1861» — читаем мы в одном месте. «Доминго Карранса, 1870», «Мариано Мерло, 1883» — видим мы немного дальше. Несколько больших камней, обвалившихся со свода, преграждают нам путь, мы вынуждены пробираться между ними, чтобы спуститься в глубь пещеры.

«О госпожа моих деяний и чувств, достославнейшая и бесподобная Дульсинея Тобосская! Если просьбы и мольбы твоего счастливого поклонника достигнут твоего слуха, заклинаю тебя твоей беспримерной красотой, выслушай их и не откажи мне в своей благосклонности и защите сейчас, когда они мне столь необходимы».

Уже запылали факелы; мы вступаем в темноту расщелины; нет необходимости обвязывать нас крепкими веревками, мы не испытываем неудобств — как добрый дон Алонсо — от того, что не захватили с собой колокольчик и не можем подавать сигналы из глубины; при нашем продвижении вперед не взлетают ни стаи зловещих ворон и галок, ни полчища коварных и жутких летучих мышей. Свет дня постепенно исчезает, превращаясь в слабое сияние там, наверху; пол скользкий, выпуклый, под легким уклоном спускается вниз; над нашими головами простирается обширный, высокий, вогнутый, сочащийся влагой каменный свод. И так как мы спускаемся медленно и по дороге разжигаем костерки из щепок и палых листьев, за нами остается вдали вереница огней. Они рассеивают своим красным светом темноту, озаряя плотную, белую, стелющуюся пелену дыма, который уже заполняет пещеру. Воздух густой, тяжелый, порою в тишине слышится размеренный, медленный стук падающих с потолка водяных капель. А в глубине, внизу, между изборожденных трещинами стен, в обширной впадине виднеется спокойная черная вода, глубокая, неподвижная, таинственная, тысячелетняя вода, подземная вода, которая издает глухой, не поддающийся определению шум — угрожающий и жалобный, — когда мы бросаем в нее камни. И здесь, в этих водах, лежащих в вечном покое, в темноте, вдали от голубого неба, вдали от облаков, водящих дружбу с прудами, вдали от покрытых белыми камнями русел, вдали от тростников, вдали от тщеславных тополей, которые любуются своим отражением в реках, здесь, в этих зловещих, проклятых водах заключена вся притягательная сила, вся волнующая поэзия пещеры Монтесиноса.

Выйдя обратно на дневной свет, мы вздохнули полной грудью. Небо затянулось свинцовыми тучами; дул яростный ветер, от которого стонали дубы на горе; то и дело припускал упорный, холодный дождь. Мы снова тронулись в путь, в путь через черные возвышенности, черные холмы, черные склоны. Стаи ворон пролетают над нами, горизонт, прежде такой сияющий, закрыт занавесом из серых туч; душа впадает в состояние какого-то оцепенения, уныния, небытия.

«Да простит вам бог, друзья мои, что вы лишили меня такой сладостной жизни и такого приятного зрелища, которыми еще не был удостоен ни один смертный», — сказал Дон Кихот, когда его вытащили из пещеры.

Добрый рыцарь увидел в ней прекрасные луга и чудесные замки. Воскресни сегодня Дон Кихот, он спустился бы не в эту пещеру; он спустился бы в другие, более глубокие и страшные подземелья. И перед тем, что увидел там, он, возможно, испытал бы те же удивление, ужас и возмущение, которые почувствовал, заслышав шум сукновальных машин, при встрече с мельницами и лицемерными торгашами, поставившими под сомнение реальность существования его принцессы. Ибо не отречение от Дульсинеи услышал в их словах великий идеалист, а отречение от вечной справедливости и вечной любви к людям.

Эти печальные воспоминания — урок, который мы получили в пещере Монтесиноса.

ВЕТРЯНЫЕ МЕЛЬНИЦЫ

Мельницы Криптаны все вертятся и вертятся.

— Сакраменто! Трансито! Мария Хесус!

Я кричу во весь голос, призывая Сакраменто, Трансито и Марию Хесус. Только что я читал «Дон Кихота», но свеча в подсвечнике вдруг погасла, оставив меня в темноте. А я хочу исписать несколько четвертушек.

— Сакраменто! Трансито! Мария Хесус!