Асорин. Избранные произведения

Ты это или кто-то другой? Проснувшись утром в убогой комнатушке захудалой гостиницы, ты понимаешь, что дремота, вместо того чтобы раствориться во сне, одолела тебя вконец. Выходишь из гостиницы и, сделав несколько шагов, чувствуешь, что совершенно выбит из колеи. Тебе предстоит наконец встретиться с городом. Тебе предстоит свести Валенсию полувековой давности с сегодняшней Валенсией. Это почти невыполнимо, но не из-за того урона, что нанесла городу безумная чиновничья кирка. Непреодолима другая преграда — пережитое по отдельности тобой и городом, его новый говор, мысли, привычки, тайники души. Но кто же, ты или другой вернулся в Валенсию? Да, другой, а ты все еще далеко отсюда. Ты не смог вернуться. Все твои титанические, мучительные усилия были напрасны. Ты так и не приехал. В Валенсию приехал другой. Это он, готовый ринуться навстречу опасности, стоит на пустынной улице. Он пришел из прошлого, а предстало его глазам настоящее, которого он не знает и в котором так и не найдет ни малейшего следа дорогого его сердцу былого.

Смелее. Время есть время. Что суждено, то и сбудется. На улочке, которая неведома тебе, как неведомо было твое ночное гостиничное пристанище, до тебя вдруг доносится волнующий запах. Дверь одного из домов отворена. Точнее, это не дом, а лавочка. Видны стоящие в ряд жестянки и ларь с полочками. Итак, волнующий запах исходит из бакалейной лавки. Слияние ароматов шафрана, гвоздики, перца, ванили рождает редкостный запах, который непременно взволнует тебя. Пожалуй, слышится и редкий запах пебрельи. Пебрелья — это растение, характерное именно для королевства Валенсия и описанное Жаком Баррелье — собиравшим травы в глубинке — и Антуаном Жюсье, также побывавшем в Испании. Есть в этом запахе что-то от перца, корицы и гвоздики. Вот что пишет о пебрелье историк Эсколано: «В горах Хатива произрастает одна из лучших ее разновидностей; ни у одной из восточных пряностей нет столь пикантного вкуса, как у этого светло-коричневого листа, который следует измельченным добавлять в жаркое». Мыслимое ли дело, чтобы пебрельи не было в этой бакалейной лавке, которая медленно колышется между прошлым и будущим?

Тебя осеняет: внезапно, даже не помышляя об этом, ты открыл для себя нетленную, вечную Валенсию. А вместе с вечной Валенсией и свое далекое прошлое. В твоей душе трепещет и расцветает нечто зыбкое, когда-то безжалостно подавленное. Это — запах, который ты вдыхал полвека тому назад, проходя мимо бакалейных лавок, здесь, у рынка, на улицах, сходящихся к рынку, позади Лонхи. В этом запахе Восток. Восток трепещет в душе Валенсии. Говоря «Восток», я подразумеваю африканские земли, история и обитатели которых дороги каждому настоящему испанцу.

Теперь, у этой бакалейной лавочки с душистыми пряностями, ты уже не другой, ты — это ты. И пусть не без горечи и боли столкнулся ты с современной Валенсией, можно вздохнуть с облегчением. Валенсия и Восток. Валенсия, неизменная в своей сути, сколько бы веков ни прошло. Подтверждением тому — ваниль, гвоздика, шафран, перец — все пряности, хранимые в коробочках и источающие неистребимый аромат. Этот запах выдает приверженность валенсианцев кухне, обильно приправленной пряностями. Яства же напомнят вам и пейзаж, и характер, и все детали валенсианского быта.

Ну вот и нет больше причин для беспокойства. Ты нашел свою Валенсию. А кроме того, в Валенсии другой и ты, ты и другой, — вы оба нашли друг друга.

МАДРИД

УНАМУНО Перевод А. Садикова

На столе передо мной — фотография. На ней — Унамуно, сидит, положив ногу на ногу. И надпись: «X. Мартинесу Руису, с дружеским приветом, Мигель де Унамуно. Саламанка, 30.IV.97». Переписка с Унамуно началась давно — еще до моего переезда в Мадрид в 1895 году — и длилась очень долго. Многие письма Учителя я храню и по сей день. Часто это довольно пространные послания. А я, кстати, так и не научился писать длинно. В письмах дон Мигель был весьма откровенен. Вот одно из них, отправленное 17 ноября 1906 года из Саламанки, где он был ректором знаменитого университета. На листе с гербом университета едко-язвительные выпады в адрес нескольких известных писателей и ученых. И рядом приписка: «Друг мой Асорин, спрячьте это письмо, прошу вас, сохраните его в тайне. Не то чтобы я не доверял своим выношенным суждениям и своему чувству брезгливости — просто пока не время. Пишу вам, чтобы облегчить душу». Если не ошибаюсь, я так никому и не показал этого письма, хотя теперь, по прошествии стольких лет, его можно было бы опубликовать. Но, к счастью, со временем Унамуно изменил свое когда-то резко отрицательное мнение об этих людях.