Асорин. Избранные произведения

Однажды под вечер мы решили нанести дружеский визит Рубену Дарио, проводившему лето в городке Сан-Эстебан-де-Правия. Еще одна достойная упоминания страница моей жизни. К сожалению, сильно потускневшая от времени. Пока мы добрались до Сан-Эстебана, спустилась ночь. И мои воспоминания тоже словно бы тонут во мраке — пробивается лишь несколько светлых точек. Вижу открытую дверь, мы входим в таверну, собираемся ужинать, а потом — бескрайнее ночное небо в звездах, берег, мы шлепаем по мелководью, путаясь в водорослях, слушая тихий шепот прибоя. Наступишь на водоросль и смотришь, как фосфоресцирует след. Два в равной мере удивительных явления случилось мне видеть в жизни, и не думаю, что встретится третье, подобное им. Я говорю о том поразительном свечении примятых водорослей и об искрах в кошачьей шерстке. Как-то в деревне за Аликанте я гладил в кромешной тьме роскошного длинношерстого хозяйского кота и вдруг изумился — из-под моей руки сыпались искры. Такого света, как тот, я больше не видел: свечение водорослей во мраке и огоньки, вспыхивающие в кошачьей шерстке…

В доме Рубена Дарио (не помню, ни где стоял тот дом, ни как нам удалось его отыскать) мы застали поэта в тускло освещенной комнате первого этажа. Густые сумерки скрадывали очертания, и только на столе лежал круг света от лампы. Из памяти стерлись черты лица Дарио, давно стих звук его голоса, я уже не различаю людей, сидевших рядом с ним, помню только желтое пятно книги на столе — недавний том приложения к «Меркюр де Франс». Нетронутая желтизна еще не разрезанных страниц новой книги — единственное яркое воспоминание, оставшееся у меня от той ночи.

Река жизни уже несла Рубена Дарио к фатальному исходу. Так дерево, рухнувшее в реку, воды ее неумолимо и неизбежно уносят в океан. Поэт — песчинка, затерянная в вечности. И ей не остановиться — неодолимая сила, не зная покоя, влечет куда-то. Каждому свой удел, но судьбой Дарио правил Рок. Чему быть, то не миновало. Человек тончайшей нервной организации, Рубен Дарио вбирал в себя пестрое и противоречивое многообразие бытия — «все небо, землю, море» и безошибочным слухом угадывал в разноголосице мира роковую ноту. Мощный поток медленно, но неотвратимо увлекал поэта к безбрежному океану ночи, откуда нет возврата.

Взгляд Дарио на жизнь исполнен печали, но потому и снисходителен ко всем и вся. Цельная поэтическая натура, он в то же время не замкнут в собственном представлении о прекрасном, но стремится понять других поэтов, даже тех, чей стих режет ему ухо. Как-то я опубликовал статью, в которой довольно сурово судил о творчестве Кампоамора и Нуньеса де Арсе. Поводом к тому послужило чье-то предложение воздвигнуть памятники упомянутым историческим личностям. Вскоре я получил письмо с Балеарских островов, где жил тогда Рубен Дарио. Поэт писал: «Читал вашу статью о Кампоаморе и Нуньесе де Арсе. Время рассудит вас, да уже и сейчас оно отвело этим людям предназначенные им места. А что до памятника, то памятник художнику, что бы там ни было, всегда предпочтительнее воздвигнутых без числа статуй и бюстов воинов, осененных преходящей славой». И ниже — дружеское прощание: «С восхищением и любовью говорю вам: до встречи, Асорин!»

Мы больше не встретились. Я выделил в отрывке из письма слова «что бы там ни было», поскольку в них — вся доброта Рубена Дарио, снисходительного и чуткого Рубена Дарио последних лет его жизни.

КЛАДБИЩА Перевод Е. Лысенко

В Мадриде кладбища находятся за городом, а в Париже они в черте города. У нас в Мадриде мертвые почиют далеко от нас, от глаз подальше. В Париже мертвые не мертвы, они — в отсутствии. В отсутствии на неопределенный срок. Из загородных домов вокруг кладбища их жители и гости жителей видят этих временно отсутствующих. В Испании устраивают как бы стеллажи для мертвых, ряды ниш, один над другим. В Париже я таких не видел. Хотя нет, в Париже, на кладбище Пер-Лашез, возле крематория есть стены с крошечными квадратными ячейками, где хранится пепел сожженных.