Асорин. Избранные произведения

Тем временем в горне большущий брусок железа раскаляется докрасна. Неутомимо пыхтят меха. Брусок перекладывают на наковальню, подмастерье ставит зубило на красную полосу. И здоровенный парень начинает мощными, мерными взмахами бить молотом по зубилу.

XIX

В символике религиозных монашеских орденов роза — эмблема ордена святого Бенедикта, страстоцвет — ордена святого Бернарда, гиацинт — святого Бруно, тюльпан — святого Августина, жасмин — ордена Милосердия, бессмертник — ордена Виктории, пион — ордена святого Илии, гвоздика — ордена Троицы, лилия — ордена святого Доминика, фиалка — ордена святого Франциска… Из всех этих мистических цветков Хустина избрала фиалку. Она будет смиренной францисканкой. Будет следовать уставу, который был дан святым Франциском его духовной дочери Кларе.

Клара основала монастырь святого Дамиана. В монастыре этом все были очень бедны, ибо Клара, любя Франциска, особенно старалась подражать его праведной жизни. Судя по всему, Клара была женщиной доброй и очень любила своих сестер. Умирая, она оставила завещание, в котором советует им, если когда-нибудь они оставят этот монастырь святого Дамиана, не чураться бедности. «И да будет всегда деятельна и трудолюбива, — говорит она, — сестра, которая окажется в миру, как и прочие сестры, коим вблизи от места, где их поселят, не следует ни приобретать, ни принимать в дар землю, кроме той, каковая требуется крайней необходимостью для небольшого огорода, дабы сажать овощи. И ежели, помимо огорода, понадобится с какой-либо стороны монастыря прибавить земли — ради соблюдения чистоты нравов и вящего уединения, — да не станут они приобретать, ни получать в дар более того, что требуется крайней необходимостью, и ту землю пусть не обрабатывают и не засевают, да останется она нераспаханной и невозделанной».

Францисканки неуклонно следовали завету святой Клары. Они всегда были бедны, очень бедны, и милы, очень милы. В 1687 году монахини в Севилье решили изменить устав своего монастыря и постановили прежде всего не нарушать старинный запрет иметь собственность или ренту. Так они ее и не имеют «и впредь иметь не желают», добавляют они, «ибо желают всем сердцем жить божественным промыслом Господним, как птицы небесные».

Одной из таких милых пташек станет Хустина — пташкой, заточенной в клетку навечно…

XX

Этим вечером, вечером жаркого летнего дня, Юсте и Асорин в наступающих сумерках сидят на берегу пруда среди уэрты.

Берег пруда покрыт зарослями, и на одном из кустиков учитель заметил и стал внимательно разглядывать некое почтенное жесткокрылое существо, медленно и раздумчиво ползущее вверх по стеблю. У этого субъекта шесть лапок, голова у него черная, черен и панцирь, на котором красуются шесть пятнышек — два впереди, четыре сзади. Видимо, существо это серьезное, глубокомысленное, взбирается оно по стеблю не спеша и, добравшись до края листа, принимается махать лапками в воздухе, будто вдруг ослепло. Дойдя до края самого верхнего листка, оно пятится, спускается вниз, переползает на другой стебель. Порой кажется, что жук вот-вот свалится, — тогда он поворачивается к вам иссиня-черным, будто кольчугою покрытым брюшком, и снова начинает спускаться с тем же спокойствием, с каким лез вверх. А то вдруг застынет в неподвижности и глубокой задумчивости на одном из стеблей кустика сурепки или просунет голову в круглую дырочку, прогрызенную гусеницей в листве, и потешно покачает головой с выражением степенного мужа, позволившего себе пристойно пошутить…

Юсте с глубоким восхищением глядит на это жесткокрылое созданье, которое словно бы прочитало — прочитало и превзошло! — «Критику чистого разума».

— Что думает это насекомое? — спрашивает учитель. — Какое у него представление о нашем мире? А я не сомневаюсь, что оно — подлинный философ. Когда спала дневная жара, оно, наверное, выползло из-под камня, потом добралось до этого кустика, проделало свои гимнастические упражнения, поразмышляло, испытало мгновение изящной иронии, высунувшись в дырочку на листке… а теперь, довольное, спокойное, возвращается домой. Если б я мог вступить с ним в общение, сколько бы оно мне нарассказало такого, чего не скажут ни Платон в своих «Диалогах», ни Монтень, ни Шопенгауэр!

Рассуждая таким образом, учитель невзначай приподнял крупный камень. Под камнем, наслаждаясь прохладой, копошилась кучка мокриц. Кажется, сии почтенные твари именуются по-научному «гломериды». Но как бы они ни назывались, зрелище двух-трех десятков розоватых, черных и серых мокриц, которые извивались, съеживались в комочек, беззвучно сновали туда-сюда, произвело на Юсте такое впечатление — ну совершенно такое же, — как если бы он заглянул в тенистый сад, где Эпикур беседовал со своими учениками…