Ассы – в массы

К.З. Да, конечно. И это отдельная часть хроники Перестройки, которой предшествовал период, как сейчас называют, «золотого подполья» – где бродили идеи, оппозиционные застойной политике. Не на уровне профессионального диссидентства, которое в конце подкисло, а именно контестатства и несогласия с малопригодными уже лозунгами, с которыми уживались советские граждане. Примерно то же самое происходило в странах «нового миропорядка», когда появились «новые левые». Когда человек не согласен с происходящим вокруг, у него формируется образ жизни, нарочито подчеркивающий это несогласие. Что приводит порой к каким-то выходкам, и именно это слово легло определением ко многим перформансам «Мухоморов». Но это было уже зрелой позицией, а формирование, как я уже говорил, началось еще с детского сада. Дух противоречия проявился еще в городе Инте, когда в нашем детском саду правил «король», которого звали Юзик. Вот против этого Юзика и была организована первая оппозиция, если не сказать заговор.

А после этого родители резко переехали в Москву и поместили меня в следующий инкубатор, где мне удалось организовать целое движение революционной песни. За тихий и кроткий нрав, а также из-за явной нехватки свободных кроватей меня положили в девчачью палату, где мы дрожащими детскими голосочками распевали революционные песни, типа «Вставай, проклятьем заклейменный». За что, конечно же, мы подвергались репрессиям и разгонам, и при первой же возможности меня выслали из женской палаты. Но озорство со свойственной детям непосредственностью и жестокостью продолжилось.

Жили мы на Новослободской в достаточно стандартном для старой Москвы двухэтажном домике, в котором все было каким-то лилипутским. Маленькие этажи, маленькие двери и окна, причем окна нашего этажа находилось в нескольких сантиметрах от тротуара. И уж не знаю, почему этот дом для лилипутов впоследствии был признан памятником архитектуры и сохранен до сих пор. Самое смешное, что когда у нас был капитальный ремонт, мы жили попросту без стены, за занавесочкой от улицы, с окнами на нее ниже пояса. А неподалеку, на Каляевской, плавно перетекающей в нынешнюю Долгоруковскую, была моя первая школа, в которой учились дети работников типографии «Красный пролетарий» и со всем пролетарским напором занимались пироманией.

И вот сложилась компания, которая занималась поджигательством.

Удивительно, что моим другом был Леня Дубосарский, дядя моего нынешнего приятеля художника Владимира Дубосарского, о чем я узнал спустя много лет. Познакомился я в школе и с Сашей Фурманом и с Ильей Смирновым, которые уже в детстве конфликтовали как два будущих автора. Но, несмотря на эти выяснения отношений, у нас сложилась организация, которая была названа никак иначе как «Святая Мария». И уже тогда было принято решение бороться с окружающей действительностью. Район был достаточно мрачный, оживающий только на время праздничных парадов. Дома были старые, и мы их начали выжигать, вместе с помойками. Действия заключались не только в том, чтобы наблюдать всю начинавшуюся суету исподтишка, но и с заинтересованными лицами подходить и узнавать положение дел у участников и зевак.

Битье окон и поджоги деревянных ящиков привели к противостоянию с ныне отсутствующему во многих дворах феномену – со старушками. Как-то раз, сделав какую-то пакость, разбежавшись и воссоединившись на некотором расстоянии от места преступления, мы с удивлением обнаружили крадущуюся вдоль стены старушку. Медленно и верно, как Смерть, идущая по нашему следу…

Но молодость, зоркость и задор традиционно побеждали опыт и упорство. А уже к восьмому классу, мои родители поменяли место жительства с Новослободской на Ждановскую (нынешнее Выхино). Район не сказать, чтобы сильно цивилизованный, но – а с чем там сравнивать-то? Рядом Косино, Новогиреево, Кузьминки. Все, как и в других отдаленных спальных районах города. При этом, если меня спросили бы, что такое Москва конца семидесятых, то я однозначно ответил бы, что для меня это – Беляево, хотя спустя тридцать лет я вернулся обратно в центр. Городок, построенный из кусочков сахара. По-разному сложенных.

В тогдашнем Выхино кипела своя рабоче-молодежная жизнь и, поскольку контакты расширились, мы создали уже более разветвленную организацию. Откровенно левацкого характера, чему способствовало и наше взросление, и появления нового увлечения – обильного чтения самиздата и вообще литературы. У Ильи Смирнова эта тяга вроде бы до сих пор не иссякла. Вместе с ним мы стали посещать лекции профессора Куницина в институте естествознания, где пытались поднабраться ума и убедительности. Причем тогда уже вовсю расцветала «брежневщина», а профессор был продуктом предыдущего периода хрущевской «оттепельщины». К этому времени мы уже начали читать модную литературу, типа Солженицына. При этом в пику диссидентству мы решили, что мы-то как раз марксисты, только настоящие.

М.Б. Гиперкоммунисты…