Ассы – в массы

После первой выставки в 1983-м году Никита и Свен назначили меня художником-живописцем. А я был поэт, писал стишата и языком русским дорожил.

Нужно быть сильным телом и душою,
Чтобы красиво и ярко прожить,
Чтобы счастливо прожить.
Нужно быть сильным, отважным, смелым душою,
Чтобы и смерть полюбить
И заставлять цепенеть!
И заставлять цепенеть!

Мы тоже хотели нравиться девушкам. И девушек вокруг этого процесса всегда было много – как объекты страсти, но не единомышленницы. Были жены. Свен, например, в восемнадцать лет уже был женат. Пришел в ЗАГС в косоворотке с бубликами на шее. Можете меня называть сексистом, но девушки в период зарождения и нестабильности каких-то творческих процессов, когда ничего особо не светит, не очень-то в них нужны. Им нужна стабильность и ясность цели, перспективы. Когда они есть, то все прекрасно. Как, например, сейчас, когда все предельно понятно, разложено по полочкам: сиди и твори, неси красоту в массы.

К тому же надо не забывать, что в Москве новый язык в искусстве создавался через перформатив, декларации и литературу. В целом это была инспирация, предвосхищение и манифест. Так было и в начале века, будь то Маринетти или Маяковский, так было и в середине века у группы Флуксус или Уорхола, у группы «Ирвин» в Югославии. Так было и в Москве у Лианозовской группы, Комара и Меламида, у Монастырского, у метареалистов. С литературой и текстами работали и «Медгерменевты». В какой-то период в среде концептуалистов живопись вообще стала чем-то неприличным, но не литература и поэзия.

М.Б. А ваша история с поручиком Ржевским?

К.З. Пример вполне литературный. Мы написали его историю в письмах. И его друга поэта Баркова тоже. Это все до начала восьмидесятых было. Как и забавы с документацией. Пытались делать и видео на камеру, которая была у Кара-Мурзы. Пленку мы доставали своеобразно. Кара-Мурза, как самый красивый, отвлекал продавщицу, а мы ее воровали в магазине в районе Кузнецкого моста.

С заграницей и знаниями тогда был связан другой, достаточно трагический эпизод. Рядом с Пушкинской площадью, где в переходе тусовалась молодежь, открылся центр чего-то эстетического. Там отвальную лекцию провел Гройс, Инфанте, были какие-то другие лектории, проходили выставки Скерсиса и Захарова… Туда тоже нагрянуло КГБ и устроило чудовищный разгон с обыском, якобы по делу Сысоева.

М.Б. У Вячеслава тогда как раз закончилась пятилетняя игра в «кошки-мышки», за которой следила и художественная интеллигенция и зарубежные СМИ. Он был-таки схвачен и приговорен восьмого февраля 1983 года за «распространение порнографии» на два года. О чем остался достаточно забавный документ копии его дела с перечислением инкриминированных изображений.

К.З. Да, а по делу нужны были свидетели и песочили всех. И как сложилось. После этого появилась статья в «Русской мысли» о том, что советских художников мучают и преследуют. Одновременно «Золотой диск» появился у Севы Новгородцева. И схлестнулась «эмигрантщина» с «андроповщиной», мы опять попали в переплет. Сажать нас, очевидно, не хотели, но что-то надо было делать. У многих уже стояли статьи психиатрические, которые получить «отзовистам» было достаточно легко, и их ставили многие даже коллективно прямо после школы, как джентльмены. А из не джентельменского, вот как раз в этот период случилось так, что забрали и избили соседа Никиты Мишу Рошаля, а Анатолия Жигалова пытались уложить в дурдом.

Нас же повызывали в военкоматы и сообщили: «Друзья, случилось чудо! Благодаря прорывам в советской медицине вас вылечили. И поскольку вы теперь совсем здоровы, вам следует выполнить свой гражданский долг». Конечно, это вызвало панику в молодых головах. Мне Илья советовал свалить из города и лечь в какой-то периферийный дурдом, но сложилось иначе. Одна моя знакомая накормила меня галоперидолом и вколола вдобавок инсулина, от чего случился сосудистый кризис. И меня на скорой отвезли в больницу и собрались делать какую-то операцию. Проснувшись утром, я блеванул, и в этот момент в палату ворвался мой бывший одноклассник Самойлюк, который, как выяснилось, был моим же участковым. С ним были три мента и три прапора, которые меня посадили в машину, с каким-то пассажиром, который всю дорогу говорил, что таких ленивых пацанов в армии не любят. Меня, одетого в пижаму и тапочки, с тремя сигаретами «лигерос» выбросили в аэропорту в зал ожидания, где меня поджидала группа бритых амбалов, которые тут же позвали меня к себе. Стали кормить меня колбасой и сухпаем и расспрашивать про жизнь. Не понятно – то ли угрожали, то ли подружиться хотели, говоря что, мол, ты не менжуйся, у нас тут все схвачено…

Потом оказалось, что перед этим к ним зашел прапорщик и сказал, что сейчас вам приведут очень опасного человека, следите за ним, он может сбежать.