Ассы – в массы

Не знаю, что они подумали, но мои новые товарищи сами были из только освободившихся и попали в этот набор в рамках очередной зачистки уже не понятно перед чем. В самолете дали икру, и я проснулся на следующий день у подножия дальневосточного вулкана, где и выкурил первую сигарету. При этом я чувствовал себя достаточно не хорошо. Местные камчадалы и этот вулкан, который мне закрывал небо два года, казались каким-то бредом. Были там азербайджанцы и узбеки, и наши московские «углы» оказались наилучшим выбором в итоге. Хорошие ребята, хулиганистые. Потом там еще присоединились хабаровские уголовники… и вот, когда я попал в бригаду, то сразу услышал «чтобы русский работал? да никогда» и этим я был освобожден от физического труда. Тем более, я был несколько старше всех призванных, так что пил напиток «Балтика» и ел ватрушки с повидлом остаток срока.

Свена забрали прямо после работы: пошел в ванную, а выйдя обнаружил полную квартиру ментов. И прямо со всей своей бородой он очутился на Сахалине. Вову, который дольше всех держался и отбивался в психиатрической больнице как настоящий мухоморный воин, тоже «вылечили» и услали в армию. Потом путем всяческих интриг и возможностей родственников он был переведен из Капустина Яра в подмосковный стройбат в Балашиху. Я тоже попал в стройбат, а Свен в другие какие-то странные войска.

Увольнительные были бессмысленны, все это находилось на окраине Петропавловска-Камчатского, где приключения в увольнительных очень дорого стоили. Жизнь протекала в части, где меня сразу назначили художником. Но я как настоящий «отзовист» ничего не рисовал, пользуясь сложностью бюрократических и внеуставных отношений. Когда меня кто-то просил что-то нарисовать, я говорил, что, конечно, нарисую, но вот начальник штаба меня тоже попросил нарисовать ему что-то к такому-то числу, плюс к этому начальник работ тоже обращался, и как только это случится, то тогда обязательно. Такие же отношения строились и с начальством. А по выходным оно уже мне не давало скучать, отвозя на допросы по делу. Это носило характер собеседования, после чего помещали в комнату, похожую на коридор, давали стопку бумаги и ручку и говорили: пиши.

– А что писать?

– А то и пиши.

И я писал, не сказать, что роман, но со всеми оборотами. «Но когда кажется» и тому подобное…

При этом начальство относилось к этой писанине серьезно, потому что директивы поступали из Москвы – а Центра боялись все. А Свена стебали еще более забавно. Собирали солдат на лекции и начиналось. Вот против нашей страны зреет заговор империалистических сил, вражеские спецслужбы развернули массовую идеологическую работу. Среди нас есть один агент ЦРУ, спросим у него. Рядовой Гундлах, расскажите нам про вашу подрывную работу…

Наш комбат при этом очень злился, что меня отрывают от работы, потому что все-таки я что-то там делал. Но я уклонялся по полной и вдобавок ко всему изображал, что у меня гниют ноги и поэтому ходил в тапочках. Потом я поступил еще более брутально, зная, что в армии звание ефрейтора – это западло, специально его добился и разгуливал по части в засаленных не ушитых штанах, тапочках и двумя «соплями» на погонах. А в довесок отпустил себе усики, которые периодически крутил. Чем шокировал сослуживцев из «четких пацанов», но даже они понимали что это стеб и отрицалово.

Тем более, что мое участие в жизни части все-таки было. Когда у нас образовалась рок-группа, в репертуаре которой были песни «Машины Времени», «Воскресения» и Аркадия Северного, то я выступал в роли конферансье. Выходил и вспоминал что-то про Аркадия Северного и импровизировал в его духе «А вот сейчас для наших ребят из Тюмэни». Всех это веселило и иногда этот пролог затмевал выступление коллектива под крики «Костю давай!». Эстетика дембельских альбомов меня не привлекала, к тому же по большому счету они не были настолько интересны из-за шаблонности. Зато фрагментов из них я, конечно же, набрал, потому что это была часть мужской жизни, когда парни предоставлены сами себе.

Замечательный материал, по поводу которого можно устраивать то, что модно нынче называть словом camp.

М.Б. То есть китч, который со временем интересно интерпретировать?

К.З. В этом плане татуировка – и то была намного интересней, что и отразилось даже на моем творчестве. А так, до армии мы со Свеном экспериментировали и в области эстетики подросткового дебилизма, собирая альбомы со стихами, был вот, например, такой стих «Мозга». И подобная тенденция отражалась у многих, например, та же группа «ДК». Кстати, в этот же период 82–84-го года прокатилась волна репрессий и по музыкальному мирку. Посадили Романова, Морозова, а чуть ранее Александра Новикова. Но там темы были менее политические, им инкриминировалось то, что по окончанию сроков и легализовали. То есть коммерческие мотивы. В армии же мне сразу дали кличку Айвазовский, из-за художества в каптерке и за портаки, которые иногда приходилось делать. Самый гениальный мотив, который я помню, был «Цезарь». Сидит обнаженная баба и подпись – «Цезарь».