Ассы – в массы

И что хотелось бы сказать про этих художников «новой волны». Все были характерные, но при этом влюбленные в какие-то зарубежные образы запотевшие. Кумиры, хотя каждый разрабатывал свою персональную тему. И все вместе дружили не потому, что они вместе юзали дада или что-то концептуальное, а именно потому, что были художниками. Образ жизни, по типу – как птицы летают – и им это нравилось. Художник вставал и делал то, что ему казалось важным на этот день. И когда он работал – он был доволен собой. Сейчас же современный художник должен соображать себе контекст: как это прозвучит, какого масштаба, куда это может пойти дальше. Может быть, серию? Куча манипуляций сознания, прежде чем он приступит к творчеству. А тогда – это было незамутненное сознание и поэтому атмосфера была позитивной и интересной. И как-то мы вместе загуляли, и раз, – нет у меня с собой пилюль тех. Толик тогда активно рисовал, преподавал в какой-то студии и мыл тряпкой полы ЦДХ. И вот мы на Журавлевском «жуке» мчимся домой, я принимаю лекарство на пять минут позже – и тут же звонок от этой дамы с вопросом «что я творю?!» На меня тут же падает стекло и режет ноги, а девушка говорит: «Ты не думай, что если позже выпьешь, будет плохо только тебе». В следующий раз я, то есть она, могу и сдохнуть. Вот такая дама.

Она же потом, помогала мне мою смерть хоронить. Без подробностей ритуальной части: банка с прозрачной водой, которая стояла у меня в ногах целый месяц на черной бумаге, стала абсолютно черной, и ее надо было срочно захоронить. Она мне предложила выбрать место и форму самостоятельно, но предупредила, чтоб по дороге мы не велись ни на какие провокации. И вот я выбрал место – Баховку, где я служил, – и уже в электричке началось. В тамбуре, где я стоял с девицей, нарисовалось два злобных алкаша, докопались, на что я им сказал: «Ребята, секунд через семь я начну вас бить. Страшно? Но у меня есть предложение – либо вы идете в вагон и разбираетесь без вмешательства хирургии со своим здоровьем, либо второй вариант, – осталось пара секунд и хирургом выступлю я.» Они уходят, мы выходим из поезда и идем к колодцу. Девушка хочет пить, я опускаю в колодец ведро, вытягиваю, и, поднимая глаза вижу, что напротив колодца стоит мальчик. И улыбается. Достает яблоко, протягивает и мягким голосом спрашивает: «Хочешь?» Я смотрю ему в глаза и отказываюсь. Мы уходим, но он идет за мной и настаивает: «Возьми, оно вкусное». Мы с девушкой убегаем, и бежим по асфальтовой дорожке к дачам писателей в Переделкино. Было у меня там местечко одно, а условием похорон смерти было полное отсутствие свидетелей. И вот идем уже недалеко, слышу звук мопеда. Появляется существо на мопеде, просто сто сорок килограмм – туша олигофрена с женскими сиськами и авоськой, едет прямо на нас. Уже ничему не удивляемся и ждем, когда проедет. Так существо проезжает, разворачивается и обратно едет. Я понимаю, что это все про нас. Прыгаем в овраг, в крапиву и слышим рокот мопеда, который останавливается наверху; он нас потерял. Когда он свалил, я разжег большой костер, в который кинул эту черную банку, и ритуал был успешно завершен, а я вернулся в город.

В городе были разные художественные кучкования, те же концептуалисты, но мне не было интересно про это. Западный миф концептуального искусства – это было само по себе скучно. Оно интересно, как психологические трюки с самим собой, но как безмолвное восклицание из небытия в небытие (что в моем понимании является искусством) – этого не было. К тому же, на мой вкус, источник искусства в виде социума мне не нравится. Вот инфернальное, что-то глубоко внутри – да. Но это мой вкус. А концептуально и другое искусство, он шло в рамках психотерапии, когда берется какая-то догма и переиначивается.

М.Б. Тема терапии она как раз и доминировала в восьмидесятых. От самых шутейных форм, лубочных, до стеба над самой художественной средой. Та же «Инспекция Медгерменевтика», с ее диагнозами работам художников.