Ассы – в массы

А.Т. Ну, может быть. Дети же, злые, а я – само зло ходячее. Вот и встретились. Потом на Арбате в конце восьмидесятых появились чечены и начались какие-то драки. Я как раз шел ночью, и передо мной вырастают семь чеченов. Агрессивные, а я – мистер зло такое. И я им дал перформанс. Говорю, дети, вы хотите знать, когда умрете? Тебе, мол, осталось три дня, а тебе – не помню, сколько. Третий уже сам испугался спрашивает, а сколько ему. В общем, встретили ребята папу, который им все про смерть рассказал… Но меня это все не очень трогало, играли свою музыку – и вот как раз в 1987-м начали выступать. Троицкий как раз привез Брайана Ино и, по-моему, помогал устраивать мероприятие на Кузнецком мосту, которое шло параллельно выступлению альтернативных модельеров. Потом уже ездили в Ригу с Катей Филипповой и Катей Микульской, я возил свои железки. Оказался на центральной площади, где из труб была сделана какая-то модерновая история оранжевого цвета. Я там стал перформансить и хватать прохожих, орал: «Что, что это такое!?» – показывая на инсталляцию – «Где памятник с конем? В любом городе должен быть памятник с конем!» А играли мы прямо в помещении костела, и там была Катя со своими кокошниками-фуражками в Вествуд-стиле, Микульская со своими разноцветными гимнастерными нарядами – в общем, произвели неизгладимое впечатление. Я там топтал свои железные листы с пьезодатчиками, все в милитаристском стиле. Троицкий был очень важным источником новейшей музыкальной информации, и это было нужнее и важнее всего на тот период. Журналы тоже, но как. Ты понимаешь, что у тебя в мозгу копошатся какие-то идеи, и ты понимаешь, что эти идеи копошатся не только у тебя. И тебя это приводит в восторг. То, что есть путники, которые идут в одном направлении. И музыки зарубежной в период восьмидесятых было сделано огромное количество, и она тоже куда-то вся делась. Это не музыка даже, не песни, а именно эксперименты. Видео. опять же, процветало. Помню, клип врезался в мозг: плакатик армейский зеленого цвета с инструкцией, как солдат должен стоять на тумбочке. А музыка была из двух генераторов, которые то совмещаются по звуку в унисон, то разъезжаются. После просмотра такого мозги тоже начинали немного разъезжаться. Полнейший минимализм. Все это проскакивало на каких-то кассетах, какие-то репетиции, даже наших групп. «Ножи для Фрау Мюллер» помню.

Потом появился Саша Петлюра, был активен и со своей персонажной историей и как организатор сквота на Петровском. Это тоже был по-своему уникальный эксперимент, как и все, что творилось в стране. Это как солдат, который воюет; потом объявляют, что война закончена, а поствоенный синдром – налицо. Так было и с распадом СССР. Хочешь свободу – на. И ходит слесарь свободный и понимает, что ничего, кроме того, что он делал, он делать-то и не умеет. Но в андеграунде все было также, без особых потрясений и иллюзий, что что-то изменилось. Но свобода была не иллюзорной, за нее пришлось воевать. Как только появилось пространство на Петровском, сразу начали лезть казаки, менты, Москомимущество а потом девелоперы. И все в итоге снесли. То есть, борьба за свободу в андеграунде не прекращалась никогда.

К тому же, как там было устроено, ты сидишь в мастерской делаешь, делаешь какого-то урода, а потом ты тащишь его показывать кому? Своей публике, которая целенаправленно двор посещала. Прохожих случайных там было мало. Стиль такой богемно-нью-йоркский, все обшарпаное, разрушенное, но стильное и модное. И публика. Причем стойкая публика была, мы по полтора часа играли чудовищный дрон, давили их басами и нойзом, а она стояли или сидела и ее не сносило. Девушек было много. И экспериментов. У меня тогда эксперимент тоже разросся, появились новые участники, появилась и место на Петровском бульваре для концертов.

Слесарев участвовал. Андрей был крупным, крайне застенчивым и интеллигентным человеком, правнуком Байрона, и у нас играл на бас-гитаре. Он всегда общался на Вы, и вот пример. Уже в девяностых, когда мы репетировали в подвале первого московского клуба «Эрмитаж», там было куча крыс. Одна была очень наглая и часто выходила и садилась на ноги. Когда она садилась ко мне, я ее просто сбрасывал, а Андрей вступал с ней в дискуссию. Так и говорил: «Крыса, будьте любезны, уйдите, пожалуйста». Хороший вкус, хорошие мозги, начитанный. И по своим подвигам он был страшен в своей безусловности. Я как-то дал ему задание, надо было какую-то сворованную конструкцию, килограммов в сто, притащить в мастерскую на Петровском бульваре. Тогда в начале девяностых это было пространство, где встретились многие участники движений восьмидесятых. И вот он взвалил ее на себя, понес и застрял в узком проходе. И застыл недвижимый – ни вперед, ни назад – так и завис в этой конструкции. Стоически стоял немыслимое количество времени, пока я топором не прорубил стены вокруг и он безусловно выполнил свою миссию. Потом он стал интересоваться интернетом в конце девяностых – и эта матрица его в итоге и засосала.