Астрея. Имперский символизм в XVI веке

Looke how the Crowne, which Ariadne

woreVpon her yuory forehead that same day,
That Theseus her vnto his bridale bore,
When the bold Centaures made that bloudy fray
With the fierce Lapithes which did them dismay;
Being now placed in the firmament,
Through the bright heauen doth her beams display,
And is vnto the starres an ornament,
Which round about her move in order excellent.
Such was the beauty of this goodly band,
Whose sundry parts were here too long to tell;
But she that in the midst of them did stand,
Seem'd all the rest in beauty to excell,
Crown'd with a rosie girlond, that right well
Did her beseeme. And euer, as the crew
About her daunst, sweet flowers, that far did smell,
And fragrant odours they vppon her threw;
But most of all, those three did her with gifts endew[244].
(Смотри, как тот венец, носимый Ариадной
На мраморном челе в тот самый день,
Когда Тесей её взял в жёны,
Когда кентавры дерзкие в кровавую вступили схватку
С лапифами свирепыми, что их повергли в страх,
Теперь горит на небосводе.
Сквозь небо яркое его лучи
Являют нам орнамент звёзд,
Что движется вокруг него в порядке идеальном.
Так был прекрасен сей ансамбль чудный,
О коем можно долго говорить.
Но та, что в центре среди них стояла,
Их всех превосходила красотой
В украсившем её достойно
Венке из роз. Танцуя,
Свита осыпала деву благоуханными цветами
И благовоний тонких пеленой,
Но больше всех те три[245] её дарами награждали).

Сравнение с Венцом Ариадны позволяет связать Венеру из этого видения с Девой-Астреей. Ариадна, как и Астрея, была девицей, превратившейся в созвездие. Покинутую Тесеем её полюбил Бахус, который надел ей на голову венец и нашёл место на небе, недалеко от Девы, в виде группы звёзд, известных как Северная Корона. Некоторые античные авторы, в том числе Лукиан[246] и особенно Манилий, отождествляли Деву с Ариадной.

Манилий упоминает Венец Ариадны в связи с Эригоной (этим именем он называет Деву), а затем описывает последнюю в окружении венков и цветов всех оттенков и рисует зелёный луг на покрытом лесом холме, цветущий всеми красками весны. Эта любовь к цветам и их пряным ароматам в тех, кто рождён под её знаком, символизирует их склонность к изяществу, утончённым искусствам и красивой жизни[247]. Спенсер соединил эту цветочную Деву, ассоциируемую с Венцом Ариадны, с Венерой и грациями[248] и создал, таким образом, видение, специально подходящее для рыцаря, который воплощает собой добродетель куртуазности. И когда мы читаем у Кемдена, что «сэр Генри Ли, основываясь на неких астрологических соображениях, использовал в честь её покойного величества всё созвездие Венца Ариадны, под которым она родилась, со словами CAELUMQUE SOLUMQUE BEAVIT»[249], у нас не остаётся сомнений, что эта Дева-Ариадна была Девой-Елизаветой.

Образ Елизаветы, увиденный сэром Калидором, представляет её как видение небесной красоты в обрамлении цветов и ароматов высоких искусств и изящества ренессансного двора. Елизаветинская эпоха не знала своего Боттичелли, который обеспечил бы этому видению прочное место в искусстве, но обладавший сильным образным воображением Спенсер сумел облечь неистовую антипапскую Деву (Virgo) протестантских теологов в изящную ткань неоплатонической аллегории[250].

Шекспир и Астрея

Шекспир упоминает Астрею дважды: один раз в «Генрихе VI»[251], где она ассоциируется с Жанной д'Арк, другой – в «Тите Андронике».