Атаман Устя

— Все… Многа… Платка, чулка, рубаха, кахтана, шапога… зачастилъ татаринъ, выговаривая вс русскія слова на одно любимое окончаніе. А вотъ акчи здся! прибавилъ онъ, показывая на грудь… Здсь — деньга!

— Вотъ какъ? Сколько? удивился Орликъ.

— Два десыть и восемь карбованца!

— Кого-жъ ты это обчистилъ?..

— Барына!

— Барыню? Какую?!

— Барын Человка! А не ханымъ, не барыніа. Барынь. Мой на баба палыть никогда не будешь. Посл баба и собака — ружья бросай. Не гоже.

— Убилъ барина-то?

— Убылъ! И онъ убылъ на мой, но по втра попала. На морда, на глаза, на носа. И вся морда — ничего нтъ… Вотъ снымала все моя, кофтана, чулка, штана, шапога, карбованца и все тащитъ бачка атамана. Якши?

— Якши, поганый. Совсмъ якши. Молодецъ. На первый разъ лучше нельзя, сказалъ Орликъ. Вдь ты впервой вышелъ на разбой-то. Не бивалъ еще народъ-то?

— Моя? О-о? Аллахъ… Моя бывалъ человка. Многа. Вотъ что на неба звзда, а моя убывала человка, схвастнулъ татаринъ.

— Эка, вретъ-то! разсмялся эсаулъ добродушно. Ну, а скажи, вспомнилъ Орликъ, не видалъ ты на рк, не обгонялъ бляны…

— Былана… Выдалъ.

— Гд?.. ахнулъ Орликъ.

— Вотъ. Туда… дытъ…

— Гд. Далеко-ль? Верстъ-то сколько будетъ?

— Два, три, четыре… Вота, тута.

— Ну, слава теб Господи, воскликнулъ Орликъ. Мы заждалися. Думалъ ужь я, что меня въ город надули, что никакой бляны и не будетъ мимо насъ.

— дытъ! Яманъ… О-о, Аллахъ. Яманъ.

— Отчего?

— Яманъ! Яманъ! трясъ татаринъ головой.

— Да что не гоже-то, отчего?…

— Человка… Шесть, десыть, двадцать и полъ-ста. Многа, многа… Базаръ.

— Что на базар?…

— Да.

— У тебя, можетъ, въ глазахъ рябило да троилось. Ты считалъ, что-ль?

— Многа! Многа! Яманъ. И ружья много, и пушка на пареда. Охъ, и морда многа, и пушка балшой. Балшой.

— Пушка? Большая?

— Мой башка и два кулакъ еще въ пушка можно клади.

— Ладно… Вы татары боитесь пушекъ, что чортъ ладону. Теб со страху она. велика показалась, небось… Ну, позжай въ Яръ.

— А твоя?

— А моя тута стоялъ будешь! пошутилъ Орликъ. Ты можетъ, врешь про бляку-то. А вотъ какъ увижу своими глазами, такъ и поскачу подымать молодцовъ. Ступай. Можетъ, я тебя еще обгоню.

Татаринъ двинулся, а Орликъ выхалъ съ берега въ воду и, на половину укрытый въ камышахъ, сталъ ждать, зорко, глядя вверхъ по рк.

— Эхъ, забылъ ему, поганому муходу, наказать не сказывать ничего молодцамъ про пушку на блян, подумалъ эсаулъ. Чего ихъ загодя пугать. Успютъ струсить, какъ сами увидятъ.

Чрезъ полчаса ожиданія Орликъ вскрикнулъ весело.

— Вотъ она гостья! Милости просимъ. Добро пожаловать! Угощенье у насъ готово!

Вдалек, на гладкой синеватой поверхности широкой рки, освщенной полдневнымъ солнцемъ, показалось большое тупоносое судно, яркой близны отъ свжихъ досокъ, которыми была она обита. Тихо, едва замтно для глаза, двигалась она по теченью. Хотя и далеко была бляна, а зоркій глазъ Орлика все-таки разглядлъ нчто для него непріятное. На носу бляны ослпительно блестло что-то, отражая лучи солнца.

— И впрямь пушка! Отчистили, окаянные. Нарочно! Знаютъ, анафемы, что отъ одного этого свту у нашей татарвы душа въ пятки уходитъ…

Орликъ обождалъ еще минутъ десять и все приглядывался. На блян чернлся и шевелился помостъ…

— Неужто же все это народъ? ахнулъ Орликъ. Такого и не видывано было. Ну, десятокъ батраковъ хоть и съ ружьями; а вдь тутъ четыре десятка, коли не больше… Ахъ, ты, анафема-купецъ! Скажи на милость!

И Орликъ вспомнилъ вдругъ, что Хлудъ сказывалъ ему про слухъ, который ходилъ въ город. А говорили, что если пойдетъ на Астрахань судно купца Душкина, богача казанскаго, то онъ, наслышавшись объ Устиномъ Яр около рчки Еруслана и о томъ, что тмъ обывателямъ Яра мирволитъ камышинскій воевода — найметъ себ цлую шайку молодцовъ только проводить бляну, чтобы миновать Устинъ Яръ; а тамъ распустить всхъ съ судна…

— Что если и впрямь, думалъ Орликъ, анафема-купецъ нанялъ себ полсотни молодцовъ въ провожатые, да роздалъ имъ ружья, да къ пушк салдата-артиллериста поставилъ?.. Что тогда подлаешь?..

Орликъ зналъ, что на татарву нечего и расчитывать. На своихъ однихъ, на русскихъ, могла быть надежда, да и то не на всхъ. А начать отбирать самыхъ лихихъ — придется напасть въ меньшемъ числ.

— Вотъ и дождались. Обида. Неужто же пропустить не трогая. Какъ можно. Да и Устя не захочетъ ни при чемъ остаться. Какъ-бы вотъ тоже Устю-то уберечь. Ползетъ впередъ всхъ, не глядя на ружья, да пушки… Не удержишь!.

Орликъ вздохнулъ и вдругъ вымолвилъ шепотомъ:

— Да, чудно, чудно это! Каждый разъ, видать, будто смерти своей ищетъ, а она не идетъ. Въ прошломъ ма мсяц тоже было! Какъ не повалило замертво на мст, даже непонятно. Да прямо и теперь скажу… Глядишь и сдается — смерти Устя ищетъ. Зачмъ? Чудно.

Орликъ опять вздохнулъ.