Атаман Устя

Вокругъ дома подъ окошками и у крылечка, всякая лтняя забава — горохъ да бобы, арбузы да тыквы, подсолнухи высокіе, дв большія яблони, что сами ужь здсь выросли или еще отъ старыхъ временъ остались. Можетъ и впрямь когда тутъ монастырь былъ: пустынники насадили.

У атамана мордовка старая, да злющая, именемъ Ордунья, прозвищемъ Однозуба — все хозяйство ведетъ и обдъ стряпаетъ. Она и огородъ и бахчи развела на диво, она и въ горницахъ всему хозяйка. Бываетъ и на атамана наскочитъ со зла и крикнетъ, но атаманъ Устя ей не перечитъ. Она ругается, а онъ смется.

По дламъ атаманскимъ у Усти въ помощь есть молодецъ Орликъ или Орелка, да онъ все въ разъздахъ да въ розыскахъ. А во двор всегда при Уст старикъ Ефремычъ, прозвищемъ «князь», изъ солдатъ Пандурскихъ. Ефремычъ на мсто якобы эсаула помощника, если надо что кому приказать, взыскать, прослать куда. Онъ же и грамоту знаетъ, одинъ на весь поселокъ.

Если надо кому атамана просить о чемъ, разжалобить — то берися за Ефремыча. Ордунья много можетъ, да она злючая и дура и атаманскихъ разбойныхъ дловъ не понимаетъ. А Ефремычъ добрая душа и умница. Его смажешь ласковымъ словомъ, онъ и у атамана словечко замолвитъ, а когда захочетъ, все подлаетъ.

Только на «Однозубу» свою да на «Князя» атаманъ и не гнвается никогда. Они всегда правы. Правда, что они и свое дло знаютъ, и все въ порядк содержутъ. Мордовка горницы и огороды вдаетъ, а бывшій Пандурскій капралъ вс дла по разбойной части ведетъ и по взыску съ виноватыхъ. У него и хранится все на замк: и казна, и порохъ, и свинецъ — самое первое и нужное. Кому что нужно! Деньги всмъ нужны. Но для Усти и его молодцовъ порохъ да свинецъ дороже денегъ. Съ ними и денегъ добудешь. А съ одними деньгами да безъ пороху — съ голоду помрешь. Прежде, бывало, топоръ, сабля, ножъ вострый. И довольно молодцу. А нын времена пошли хитрыя. детъ купецъ съ товаромъ обозомъ или въ телг, или на блян по Волг и беретъ, подлецъ, про запасъ себ на дорогу — ружье или пистоль турецкую. Ты на него сунешься, по глупому, съ ножомъ, а онъ тебя по своему, по умному, шаговъ за десять подпуститъ, а то и издалеча… да изъ пистоли своей и ухлопаетъ. Разъ — и готово! Вотъ и приходится молодцамъ тоже заводить ружья да пистоли. И такъ набаловался народъ, что съ одними топорами да ножами иной разъ хоть и не зови ихъ работать. Нейдутъ. Подавай самопалы заморскіе, свинцу на пули.

Ефремычъ ведетъ счетъ всему. И куда ужъ онъ скупъ на свинецъ. Дастъ малость самую, и коли на десятокъ пуль ни одной головы молодецъ не прострлилъ — онъ грозитъ самого его застрлить. Но это только ради порядка, а то добрая душа. Мухи самъ не тронетъ. Зайцевъ даже не бьетъ, жалючи. — Всякое дыханіе да хвалитъ Господа, говоритъ.

Народъ живетъ въ Устиномъ Яр — всякій, со всего міра сгонъ, со всхъ сторонъ «сволока». И недли не пройдетъ, чтобы новый молодецъ не проявился проситься въ шайку. Народъ въ поселк: и русскіе, и хохлы, и татары есть, и незнаемые… Есть цыганъ, есть молдаванъ, одинъ сказался кипрусомъ. Изъ себя черный, будто сажей вымазанъ. Другой есть совсмъ желтый, и волоса и глаза желтые. Сказался изъ такого мста, что либо вретъ, либо одинъ Господь Богъ знаетъ, гд такое. Болтаетъ по-россійски плохо, но понять все можно. Сказываетъ этотъ желтый, что тамъ у нихъ, на сторон его, житье хорошее, земли мало, все пруди да заводи, хлбъ не растетъ, а жрутъ что попало. И ужъ скучаетъ бдняга по родной сторон. Ушелъ бы, говоритъ, да далече, да и не можно. Какъ придетъ домой, его сейчасъ на веревк затянутъ до смерти, потому что головы рубить по ихнему грхъ. Питеръ знаетъ, былъ… Изъ него бжалъ на Волгу. Либо тоже ограбилъ кого, либо убилъ, хоть и желтый…

Есть въ Яр и казаки — съ Дону и съ Яика, есть и кубанцы. Немало и татарвы всякой, но татарва эта совсмъ иная. Мордва, калмыки, башкиры и чуваши въ разбойныхъ длахъ народъ плохой, малодушный и глупый. Украсть что, поджечь, скотъ угнать, бабу ухлопать — это ихъ дло. Но биться люто не только съ командой, а хоть бы даже съ мужиками — не ихъ дло.

Пистолей и ружей вс боятся до-смерти. Какъ не увщай ихъ, что пуля безвредне топора — не врятъ. Съ пятью пулями въ нутр люди на Волг живали. А отъ пяти здоровыхъ маховъ топоромъ еще никто живъ не оставался. Но татарва эта на ножъ и топоръ лзетъ съ опаской, а коли пальнуть по нимъ хоть дробью или свинчаткой рубленой — такъ и разсыпятся, какъ горохъ. А тамъ трое сутокъ, а то и боле, все себя, ходятъ, щупаютъ везд,- нтъ-ли гд пораненія, не застряла-ли гд свинчатка. Трусъ народъ, и толку отъ него мало для шайки.

Но есть и татарва другая: киргизы и крымцы. Эти молодцы. Киргизъ лютъ, а крымецъ горячъ. Эти всегда впереди, и ихъ не только ружьемъ, — пушкой не испугаешь. Киргизъ къ тому-жъ хорошъ тмъ, что, почитай, не стъ ничего. Чмъ сытъ — удивительно. Крымецъ тоже не обжора, но одна бда — лнивъ и все съ трубкой. Лежать любитъ середь дня и, покуривая, въ небо смотрть. А чего тамъ смотрть — нтъ ничего. Повадка такая глупая.