Атаман Устя

Блоусъ хорошо помнилъ, какъ по грхамъ людскимъ много мсяцевъ года сгинули вдругъ, по сатанинину увту. Новый-то годъ всегда приходился объ осень, при тепл, посл жнитва до молотьбы. А тутъ вдругъ разъ новый годъ пришелъ средь зимы лютой, посл Рождества Христова. И пропали цлыхъ восемь мсяцевъ, будто дьяволъ ихъ укралъ и унесъ. И грхъ какой вышелъ. Нын Господь Іисусъ Христосъ въ одномъ году сначала крестится, а потомъ воскресаетъ изъ мертвыхъ и уходитъ на небо, а опосля того, вишь, родится. Посл Вознесенья-то!? А прежде перво-на-перво въ году праздновали Рождество Христово, а Вознесенье въ конц года. И что было смуты! Кто говорилъ — восемь мсяцевъ дьяволъ унесъ, а кто сказывалъ, четыре мсяца лишнихъ выпало отъ дьявола. Кумъ Блоуса разорился, отъ того и по міру пошелъ. Впрочемъ, долго еще народъ втихомолку по своему считалъ. А въ скитахъ отцы и старцы по сю пору еще на истинный ладъ счетъ ведутъ. Они сказываютъ: по Божьему счету новый годъ начинается передъ Рождествомъ Богородицы, а ныншній счетъ годамъ бусурманскій и отъ сатаниновой пакости въ людей пущенъ, ради ихъ ослпленья и пагубы.

Вотъ спасибо тому монаху — Блоусъ и знаетъ теперь, что ему восемь десятковъ лтъ уже есть, но, случается, хвастаетъ, что вс сто.

Недолго пробылъ парень Трифонъ во двору князя. Захотлось ему, на его горе, потшиться, побахвалиться. Гордость парня обуяла. Сталъ онъ проситься въ стрльцы, ради того, чтобы платье воинское надть, да бердышъ въ руки взять, вмсто половой щетки, которой въ дом князя орудовалъ. Князь далъ свое согласье… Трифонъ вышелъ стрлецъ на славу, молодецъ и красавецъ. Разъ, когда онъ стоялъ у теремовъ царевенъ въ Кремл, его сами царевны запримтили и пряникъ ему выслали съ двчонкой, полакомиться.

Разумется, какъ и вс прочіе, попалъ и Трифонъ при царяхъ Иван и Петр въ бунтари, и хоть въ душегубствахъ и озорничествахъ самолично не участвовалъ, но былъ съ другими тутъ же. Какъ дворовый человкъ князя Голицына, стоялъ, встимо, горой за царевну Софью Алексевну… за нее и пропалъ съ другими. Да еще спасибо: живъ остался. Многому множеству его однокашникамъ стрльцамъ головы порубили. Онъ съ малымъ числомъ кнутъ принялъ и вытерплъ и въ Сибирь пошелъ. Но съ пути, ужь за Ураломъ, бжалъ, вернулся въ Россію, да на Поволжье. Тутъ, близъ рчки Иргиза, нашелъ онъ скиты и пошелъ къ старцамъ въ послушники. Тридцать слишкомъ лтъ выжилъ онъ у старцевъ мирно и богобоязно. Справлялъ всякія ихъ дла, и вс его любили. Но вступила на престолъ царица Лизавета Петровна и былъ приказъ очищать скиты отъ бглыхъ… И много народу тогда, настрадалось. Горькую чащу принялъ и Блоусъ. Накрылъ и его воевода съ солдатами и увезъ въ городъ. Три раза бгалъ онъ изъ городовъ и изъ міра въ скиты, и три раза разныя команды ворочали его оттуда въ острогъ… Два года выжилъ онъ въ саратовскомъ острог, три года въ Казани, да годъ въ Камышин въ Ям, вмст съ лютыми разбойниками. Бжалъ въ четвертый разъ изъ неволи и ужь не пошелъ въ монахи скитскіе, а прямо на Волгу, гд живутъ удалы добры молодцы, что къ птицамъ небеснымъ себя приравняли: не семъ де и не жнемъ, а сыты завсегда!

И вотъ, перебывавъ въ разныхъ шайкахъ, попалъ наконецъ старый старичина 80-ти годовъ и въ Устинъ Яръ. А смнялъ онъ не по своей вол. Погуляетъ какая шайка года три-четыре, смотришь — и разстройство ей. Либо атаманъ взятъ и казненъ, либо молодцы по очереди переведутся, кто какъ сгинетъ, кто отъ пули, кто въ Сибири, кто въ Волгу угодитъ, а то просто разбредется шайка. Прослышутъ, что другой атаманъ завелся и куда удале или таровате, иль богаче живетъ и лучше кормитъ. И уйдутъ къ нему проситься въ службу. Блоусъ и останется ни при чемъ и тоже за ними къ новому хозяину въ батраки. И длаетъ, что укажутъ. Былъ онъ кузнецъ, былъ и въ плотникахъ, другой разъ лапти плелъ на всхъ молодцевъ. Теперь вотъ рыболовствуетъ.

— Что завтра будетъ, одинъ Господь небесный про то знаетъ, часто думаетъ и говоритъ Блоусъ. Убьютъ атамана или просто наржутся молодцы на войска или на воеводу — и конецъ! А то проявится другой какой лихой атаманъ, такъ нему уйдутъ отъ ныншняго атамана. Онъ къ тому же и атаманитъ на свой ладъ. Чудно. Мудрено у него служить. То звря лютя, то двка двкой. Угодить на него мудрено. Не убилъ кого — виноватъ, а тамъ убилъ какъ слдоваетъ, — тоже виноватъ. Да, атаманъ Устя — загадчикъ.

IV

Собрался уже было Блоусъ домой, побрелъ по берегу, но повстрчалъ мужика Ваньку Лысаго или Хрипуна и застрялъ. Изъ всхъ жильцовъ Устина Яра ддушка больше другихъ любилъ Лысаго. А тутъ еще случился — Лысый, пригорюнясь, идетъ и съ ружьемъ.

— Вона! Ружье! воскликнулъ ддъ.

— Да, ддушка. Хоре мое… хоре — хорькое!

Ванька Лысый говорилъ такъ хрипло, что не всякій бы сразу его рчь разобралъ. За то его и Хрипуномъ прозвали.

— Какое твое горе? удивился Блоусъ и, опустивъ кадушку на землю, положилъ удочки и уставился на Лысаго.

— Куда собрался, Иване?

— Вишь ружье. Ефремычъ далъ по указу атаманову.

— Зачмъ?

— Атаманъ, ховоритъ, указалъ теб идтить работать. А то, ховоритъ, даромъ хлбъ жрешь.