Аукцион

— Мы приехали за тобой, приглашаем на ужин, — сказал Валера, — там а Лена будет, помнишь, с китайского, и Олег...

Степанов еле стоял на ногах, но отказаться было бы равносильно предательству самого себя, своей молодости, когда студенческие балы разрешались до трех ночи, а потом еще гудели до пяти, в восемь возвращались на Ростокинский, в здание бывшего ИФЛИ, расходились по маленьким комнаткам, занимались, и никто не знал, что такое усталость, кто же про нее знает в двадцать лет, никто, конечно.

В доме собралось много народа; потребовали, чтобы сначала Степанов рассказал о московских новостях в литературе, кино, живописи и театре. Раньше, до того, как ему пришлось подолгу жить за границей, он не очень-то понимал такой интерес, в чем-то даже экзальтированный, что ли. Лишь по прошествии лет, когда возвращался в Москву из заграничных командировок, ему стало по-настоящему понятно это поразительное ощущение оторванности от своего; немедленная потеря пульса жизни дома; выпадение из нашего сложного ритма; он просиживал у телефона часами: «Что с выставкой молодых художников? Утвержден ли план издательства? Когда заседание редколлегии?» А ведь каждый вопрос помимо ответа, в свою очередь, рождает множество новых вопросов. Порою Степанова не оставляло ощущение, что он вернулся в Москву из провинции, хотя жил в европейских столицах; казалось бы, масса интересного, ан нет, лишь дым отечества нам сладок и приятен, точнее не скажешь.

Спрашивали про тиражи, отчего малы; Степанов пробовал отшутиться, здесь, мол, и того меньше, потом посоветовал обратиться за такой справкой в Госкомиздат, там решают, им и карты в руки; ответ никого не устроил, даже, ему показалось, обидел собравшихся, пришлось говорить о больном; да, невиданный интерес к книге, а с бумагой по-прежнему трудно, да, еще не учтен реальный читательский интерес, мало работают с библиотеками и книжными магазинами, простор для социологического анализа; хотим быть добренькими, почти одиннадцать тысяч членов Союза писателей, каждый имеет право — самим фактом своего членства в организации — на книгу; вы говорите, того не читают, этого не покупают! Увы, неверно! Живет какой-то писатель в областном городе, и его хотят читать свои, поди откажи — негоже! Здесь, на Западе, первый тираж три тысячи, у нас — пятнадцать; надо ломать структуру, а это процесс болезненный, требуется оперативность, точнее понимание рынка, он особый у нас, конечно, значительно легче раздать всем сестрам по серьгам — и овцы целы, и волки сыты...

Рассказал об эксперименте, который поставил покойный доктор из Западной Германии Клаус Менарт; приехал в Москву писать книгу о том, что читают русские; родился— то в Замоскворечье, дедушка был хозяином шоколадной фабрики, которая потом стала «Красным Октябрем», обертку «Золотого ярлыка» рисовал его отец; до семи лет, пока не началась империалистическая война, Клаус говорил только по русски, играл С русскими мальчишками и девчонками, слушал церковные песнопения во время православной пасхи; на масляную в доме пекли блины; отцовские друзья — сибирские заводчики — выучили маменьку лепить пельмени; часто ходил в Третьяковскую галерею (отец запретил мальчику говорить расхожее «Третьяковка», учил, что этот великий музей следует называть уважительно); «Синюю птицу» смотрел три раза, плакал от ужаса и счастья, с тех пор был постоянным поклонником МХАТа; когда в середине двадцатых годов вернулся в Союз журналистом, придерживался крайне антисоветских взглядов; вторую мировую войну встретил в Китае, был интернирован, вернулся в Германию после капитуляции, создал институт «советологии», был главным редактором журнала «Остойропа»; состоял советником канцлера Аденауэра по русскому вопросу, занимал крайнюю позицию.

В Советский Союз его пустили с неохотой, ждали очередного тенденциозного труда, их было у Менарта немало. Он начал свою работу в Москве с того, что составил предварительный список двадцати четырех самых читаемых в стране писателей, потом отправился в городские библиотеки, полетел в Братск и Волгоград, сидел в маленьком читальном зале в деревне под Калинином, беседовал с самыми разными людьми и опубликовал в Соединенных Штатах и ФРГ книгу «О России сегодня. Что читают русские, каковы они есть». Она произвела эффект разорвавшейся бомбы; одни злобно улюлюкали, другие замалчивали, оттого что выводы, к которым пришел Менарт, никак не укладывались в рамки, которых он сам придерживался раньше. Он утверждал, что русские действительно не хотят войны, что в первую очередь их занимают проблемы, которые стоят перед ними, и они пишут о них открыто; цензура, видимо, никак не ограничивает право на критику, если она носит «позитивный характер», то есть не призывает к оголтелому ниспровергательству, а исследует возможные пути преодоления того, что мешает обществу в его поступательном движении к прогрессу.