Аукцион

— Так вот он, Менарт, — заметил Степанов, — проделал работу, которой следовало бы заниматься нашим социологам вкупе с издателями: опрашивал в десятках библиотек и работников, и читателей, какую книгу они бы хотели получить. Какая не интересует их? Чьи имена наиболее любимы? Кто оставляет читателя равнодушным? Почему? Причина?

— Почему же не заняться этим серьезно? Коллективу? А не одному человеку? — спросил Игорь Савватеев. — Тем более иностранцу? Почему не ударить по серости? Степанов улыбнулся. — У нас появилась еще и новая литература, так сказать, неприкасаемая. Увы... Но самое досадное заключается в том, что молодых писателей очень мало, тревожно мало...

— Отчего? — несколько раздраженно, не глядя на Степанова, спросил Игорь Савватеев.

— Однозначно не ответишь. Мы, старшее поколение, видимо, в чем-то виноваты. Мало ищем. Излишне опекаем. Не очень-то готовы к проблематике, с которой идут в жизнь молодые. Но и молодежь виновна, сторонится острых тем, выплескивает на бумагу самих себя, сплошные исповеди... Поступают в Литературный институт, чтобы научили их писать... А можно ли? Вот актера надо учить ремеслу с детства. Вся история лицедейства говорит за это-преемственность театральных фамилий, взять, к примеру, тех же Садовских, Ливановых, Абдуловых. Но и в актерском деле мы портачим; французские продюсеры знают, что картину с Бельмондо будут смотреть все, вот они его и катают. А мы расхитительны по отношению к своим актерам. Отчего нет блестящих сценариев на Крючкова, Гурченко, Баниониса, Тихонова, Куравлева, Гафта, Броневого, Волчек, Петренко, Басилашвили, Ульянова?! Я понимаю, жажда режиссерского открывательства, но ведь Феллини не боялся тащить из картины в картину Мастроянни! Никогда не забуду фильм Лео Арнштама «Глинка». Там наш, далеко еще не оцененный артист Петр Алейников поразительно сыграл Пушкина; причем без слов, какая-то необыкновенная пантомима! А зрители смеялись, потому что хотели видеть Алейникова Ваней Курским и ни кем другим. Актерский век короток, а съемки фильмов чудовищно затянуты...

— Почему, — спросил кто-то из молодых, явно не востоковед, — американское телевидение каждую неделю дает фильм о прокуроре, судье, частном детективе, сыщике, работнике дорожной полиции, агенте из ведомства по борьбе с наркотиками, о фэбзэровце, црушнике, привлекая к экрану миллионную аудиторию, а у нас такие фильмы показывают раз в месяц?

— Вы задали мне вопрос, который я постоянно ставлю перед коллегами с телевидения, — ответил Степанов. — Во-первых, сказывается старое отношение к теме: раз полиция, значит, несерьезно, второсортность, дешевка. Во-вторых, ревнивое удержание за фалды тех, кто может вырваться вперед на теме; вопрос популярности, то есть лидерства, тоже не сбросишь со счетов; честолюбие в мире искусства совершенно особое, и отнюдь не только нашему обществу это присуще, почитайте дневники братьев Гонкур про то, как критика поносила Флобера и Золя: несерьезно, скучно, сенсационно, жажда дешевой популярности... А как травили «Братьев Земгано»? А что писали про Гюго, пока он не стал живым памятником?!

— Не слишком ли суровое обобщение? — усомнился Савватеев. — Послушав тебя, наши молодые товарищи могут решить, что склоки непременный атрибут мира искусства.

Степанов хотел было возразить, но Распопов, перебив его, стал рассказывать о том, как он встречался в Москве с друзьями; потом стали пировать, за столом нет— нет да и возникал спор; все читают все, все знают про всех в мире кино и театра.

Распопов вспоминал тех, кого уже нет, боже ты мой, как неудержимо летит время!

— Ты заметил, Мить, — вздохнул Распопов, — что мы в чем-то не готовы к новым скоростям, к новому ритму времена, надо б думать про то, как продлевать часы, а мы гоним их, гоним, гоним...

Как раз в это время Фол, приняв третью таблетку аспирина — голова раскалывалась, знобило, — встретился с литературным агентом Робертом Маклеем у него в бюро, в маленьком доме, который тянулся вверх, словно труба камина; комнатки были крохотные, лепились одна на другую; семнадцатый век, тяжелые деревянные балки, стрельчатые маленькие окна, множество старинных книг на стеллажах; двадцатый век был представлен телетайпом, который работал беспрерывно, и эта его сухая работа казалась здесь противоестественной, жутковатой.

Фол разложил перед Маклеем фотографии: Степанов с Че Геварой на Кубе; с Альенде; с принцем Суфанувонгом в партизанских пещерах Лаоса; с палестинцами в Ливане; с Хо Ши Мином; с Омаром Торрихосом в Панаме — все это было ксерокопировано из его путевых очерков, но на особый манер, чтобы создать впечатление, будто кадры сделаны скрытой, камерой; загодя сработали в фотоателье Брауна в Нью-Йорке; ничего предосудительного; своеобразная форма подачи, никакого искажения первоисточника. А последнее фото, цветное, сделано сегодня на аукционе «Сотби»: в первом, самом престижном ряду князь Ростопчин, каменно улыбающаяся Софи-Клёр, дочь личного секретаря покойного короля, и Степанов.