Аукцион

О чем я? Почему вдруг Деникин, удивился Ростопчин. Погоди, Эйнштейн. Давай разберемся без гнева и пристрастия. Что, собственно, случилось? Разве я не знал, что Степанов был и у партизан, и в Чили? Во всем этом для меня ничего нового. Для тебя — да, ответил он себе, но для здешней публики все внове, и поэтому поверят. Погоди, а чему, собственно, они должны поверить? Как чему? Тому, что Степанова внедряют в здешний высший свет. Тому, что он выполняет задания своего КГБ. Стоп. Минута. С чего началось наше знакомство? Ведь не он меня нашел. Его нашел я, когда прочитал о том, что он делает для возвращения наших картин и книг. И пригласил к себе, ведь так. Да, это было так. Черт, как же называлось это румынское лекарство у сэра Мозеса? Надо бы лечь в хороший санаторий на пару месяцев, привести в порядок сердце. Не приведешь, возразил он себе, уже шестьдесят пять, жизнь прожита; это отрадно, что ты хорохоришься, значит, остались какие-то резервы, но себе самому надо говорить правду; отпущена самая малость, как это ни горько; остаток дней здесь, на земле, надо провести достойно. Не впасть в маразм, не мотаться по предсказателям, стараться вести себя так, как вел раньше. Федор Федорович рассказывал об актере Снайдерсе; он умер потому, что продолжал считать себя молодым даже после того, как отпраздновал шестидесятипятилетие... Ну и что? Правильно делал! Нет ничего страшнее, чем забиться в конуру и ждать. Ожидание любви возвышает, ожидание успеха в деле учит мужеству, ожидание смерти противоестественно... Почему? Вовсе нет. Ведь не смерти ждут старики, а чуда. Вдруг в какой-то лаборатории изобретут искусственный белок? Или какой-то особый сердечный стимулятор? Или эрзац-почки? Живи еще шестьдесят пять... Не хочу... Нет, неправда, оборвал себя Ростопчин, ты хочешь этого. Ты закроешь глаза на то, что будешь высохшей мумией Ты сможешь только существовать... Ну и что? Это ж так прекрасно — существовать... Я сущест-вую! Погоди, но ведь Степанов действительно ни разу не просил меня ни о чем, не призывал стать красным, он не боится критиковать то, что происходит дома, только он не злобствовал, когда говорил о беспорядке, о лени, малой компетентности, он всегда искал какие-то решения, предлагал альтернативы... Да, он исходит из прочности их строя, А разве я считаю, что Советы разваливаются? Нет, не считаю. Это здесь так считали, но ведь они не знают и не понимают Россию. Слишком сложна для них наша государственная идея, трудно ее понять без глубокого знания предмета, слишком особа и трагична наша история; евразийское государство, отчего об этом никто не думает здесь?

Он неторопливо закурил; ты сейчас встанешь, поедешь в театр, вручишь картину Степанову и скажешь то, что надо сказать; наверно, кому-то очень не хочется, чтобы мы делали с ним то дело, которое началось пять лет назад; и эта слежка, когда мы ехали из «Клариджа», и Софи, и этот торг, да и Мозес этот самый Что Мозес? Он спас Врубеля для России, нельзя быть неблагодарным. И нельзя поддаваться подозрениям. Но кому мы мешаем? Кому мешает Степанов?

13

— Прежде всего, — продолжал между тем Степанов, — я бы порекомендовал иностранцу, приехавшему в Советский Союз, точно определить, чего он хочет. Если получить изысканный сервис, — не получит, наш сервис не навязчив; больше того, я бы сказал, он весьма и весьма сдержан.

В зале засмеялись.

— Но если вы хотите узнать что-то о нашей культуре, да и не только о нашей, то я бы рекомендовал вам начать путешествие не с Третьяковской галереи и не Музея изобразительных искусств имени Пушкина, которые общеизвестны, но с Театрального музея Бахрушина, с Библиотеки иностранной литературы. И то и другое уникально. Советовал бы также посмотреть экспозиции Исторического музея и музея Востока. Это поможет понять концепцию России. Следующий вопрос — о театрах... Большой знают все, но и помимо Большого в Москве есть что посмотреть. Правда, языковый барьер будет затруднять понимание спектаклей, но это уже не наша вина, а ваша беда... У нас в Москве столько средних специальных школ, где дети изучают вашу речь со второго класса сколько в Англии и Америке институтов. Так что, кто кого хочет лучше знать, очевидно Вы сдержанны в этом желании, мы открыто алчны.

Годфри чуть приподнялся в кресле, услышав какой-то шум наверху, там, где был вход, освещенный темно-красными фонариками; одна из его помощниц быстро пошла наверх; туда же, заметил Степанов, продолжая отвечать на вопросы, поднялись другие девушки, вся рать Годфри; потом одна из них быстро спустилась. Годфри подошел к краю сцены, склонился к ней, девушка что-то ему шепнула, он кивнул, возвратился на место и, повернувшись к Степанову, оперся подбородком на кулак, всем своим видом показывая, как интересно ему выступление русского.

Когда Степанов начал зачитывать очередной вопрос, Годфри подался к нему еще ближе.