Аулия

Скорпион продвинулся еще немного. Аулия не смогла вовремя вспомнить, что в таком случае следует делать, и раздавила его посохом. И долго сидела, смущенная, глядя на мертвое тельце на своей ладони.

А вечером у нее возникли трудности с начертанием защитного круга.

«Как нужно: справа налево или слева направо?» – задумалась она.

Вдруг позабылись слова заклинания, которые должно произносить, когда рисуешь круг. Дрожа всем телом, она начертила его как смогла, но не вспомнила про перья, кусочки кожи и молитву. В голову ее потоком хлынули шелестящие голоса. Они говорили о бурях, и как они сбивались с пути, и как тогда приходилось пить кровь верблюдов. Аулия, упав на колени, опустила голову, зажмурила глаза и заткнула уши.

В ту ночь она спала, опустив руку в воду, как и прежде. Но на этот раз бегущие струи не принесли облегчения. Проснувшись, она увидела, что коршуна возле нее нет. Сейчас он наверняка уже рассекал небо в поисках добычи, стремясь утолить голод и жажду. Настал полдень, солнце обжигало кожу, но Аулию знобило. Началась лихорадка.

Встречавшиеся по краям лощины невысокие камни не давали тени. Она хорошо помнила, как умер аль-Хакум, и сердце ее объял страх.

– Что будет со мной, если мне встретится то, что убило его? – спрашивала она сама себя.

Она поднялась и прошла несколько метров; ее лихорадило. Солнце лишило ее чувств. Когда она пришла в себя, то на секунду решила, что заблудилась. Она встала, пошатнулась и снова упала на землю. Добралась до воды на четвереньках. И проспала там весь день и всю ночь.

Речушка истончилась до ручейка, превратившись в узкий шрам на бескрайней коже пустыни.

Пески

На неведающей тени земле время будто остановилось: темнеет внезапно и так же внезапно холодает. Почти весь день – одно долгое безжалостное утро.

Конусы золотисто-желтого песка следуют один за другим, нет им конца и края.

Отчаявшись, Аулия вызвала дождь, но скудные капли, едва выпав, немедленно испарились, не вызвав к жизни ни одного росточка, ни единой зеленой травинки, которую она могла бы положить себе в рот.

Заметила птиц, однако ее пересохшее горло смогло издать только слабый шелест: птицы не услышали или не поняли.

Пеший путь изматывает так, что сил на заклинания уже нет. С наступлением ночи она, изнуренная, проваливается в глухое, без сновидений, забытье вблизи коршуна. Слова заклинания-оберега позабыты: круг теперь – всего лишь еле видная черта на песке, защитной силы у него нет. Голоса либо хранят молчание, либо оглушают не поддающимся разумению гвалтом, от которого раскалывается голова.

Речушка так сузилась и обмелела, что журчания воды уже нет. Теперь говорит только пустыня – колосс, голос которого оглушает.

«Я – чародейка», – твердит Аулия в полубреду, с трудом разлепляя губы; но слово это, похоже, уже не несет смысла.

– Я не должна бояться, – пробует сказать она, но не может. Язык и губы совершили нужные для этих слов движения, но произнести их получается.

Ей стали сниться кошмары, стало сниться, что она заблудилась. Одежда превратилась в лохмотья. Женщины ее племени окутывали себя тканями с головы до ног не только потому, что отличались крайней стыдливостью, но и чтобы не дать солнцу иссушить тело.

Полуобнаженная, с красной, обожженной солнцем кожей и тусклыми от пота волосами, встав на четвереньки, прямо из ручья пьет она густую мутную воду, с каждым днем все больше напоминая животное. По ночам под халат сквозь дыры проникает холод: губы синеют, зубы выбивают барабанную дробь.

Однажды появилась рысь. Что следует делать в этом случае, вспомнить не получалось; слова заклинания от неизвестного животного мешались в голове с другими словами: уходи, иди отсюда, оставь меня, страшный зверь. Вместо того чтобы соткать магическую сеть – защиту от рыси, дрожащие руки стали совершать действия, призванные отпугнуть зверя. Непроизвольно – она, чародейка, не смогла этому сопротивляться – правая рука крепче сжала посох, как оружие, а левая подняла с земли камень.

Клекот аль-Хурмака постепенно превратился для нее в резкие отрывистые звуки, в ничего не значащий шум. И она уже не помнила, почему эта птица сопровождает ее. С каждым разом ей было все труднее смотреть коршуну в глаза.

«Почему? – спрашивала она себя, с трудом припоминая слоги, из которых состояли нужные слова, и звуки, которые в голове ее постепенно лишались образов и чувств. – Как так получилось, что я теряю свои способности? А были ли они когда-нибудь?»

И никто не мог ей ответить, ни одна живая душа. Слух ловил единственный звук – печальный посвист ветра.

Но она отошла уже слишком далеко от Ачеджара и непрестанно твердила себе, что мир не может быть еще намного больше, что скоро она наконец придет… вот только куда? К тому месту, похожему на необычную реку, которое она однажды видела во сне, – туда, где много воды и можно купаться и, наверное, пить…