Аулия

Подняв посох, она изобразила его концом волнистые линии, призванные остановить змей, заставить их подчиниться: эти линии должны были бы сверкать, рассыпая искры магической силы, но походили скорее на свет масляной лампы под ярким полуденным солнцем.

Змеи подползали все ближе и ближе. Аулия уже могла разглядеть нежные чешуйки красного цвета под лишенными век глазами змей, их раздвоенные язычки, молочную белизну зубов.

В это мгновение с неба камнем упал аль-Хурмак, обернувшись ураганом перьев и когтей. И раскидал всех змей, которые тут же свернулись клубками и откатились назад. Четырех он убил; тела их темными завитками остались лежать на песке.

Из обожженных солнцем глаз Аулии, закрывшей лицо руками, упало несколько скудных слезинок. Коршун не сводил с нее пристального взгляда. Девушка опустила глаза: она уже не могла выдерживать взгляд золотых птичьих глаз, как не могла и повторять руками движения его крыльев. Уже минуло несколько недель с тех пор, как она последний раз танцевала с коршуном. Теперь они снова были – девушка и огромная дикая птица, вольная и непокорная. И только.

Что сердцем хищной птицы ощущал аль-Хурмак? Аулия позабыла его язык и уже никогда этого не узнает. Она подползла, накрыла ладонью его клюв. Совсем как человек, птица обвила ее крыльями. Девушка с благодарностью позволила себя обнять. Она уснула измученная, убаюканная дыханием аль-Хурмака и частым биением его сердца, успев лишь позавидовать этому биению жизни.

Перед рассветом Аулия проснулась от холода. Спала, свернувшись улиткой, руки и ноги почти не слушались. Фенеки, маленькие ночные лисички песочного цвета с большими ушами, дрались, вырывая друг у друга тушки дохлых змей. Коршун спал рядом, спрятав голову под крыло.

Повинуясь привычке, она вновь пустилась в путь. Лисицы разбежались, унося свисающих из зубов змей. На песке остались следы их сражения, пятна темной крови и лоскутки чешуйчатой кожи. Аулия двигалась медленно, она окончательно пала духом.

Ей не увидеть больше солнечного света.

«Больше я не могу… Я сгораю… я истончаюсь… – думала она. – Хочу умереть ночью. Солнце лишило меня последних сил. Хочу отдохнуть. Лечь, и уснуть, и увидеть во сне, как мы идем по улицам Самарры с Абу аль-Хакумом, или хотя бы увидеть нас с мамой. И еще чтобы мой отец не ненавидел меня…»

Деревенские старухи говорили, что лунный свет может свести с ума, если не остерегаться. Но она и так уже сумасшедшая. Ведь это и есть безумие: дни, перепутанные со снами, бесконечный песок и ни следа дороги перед глазами. И среди блужданий – свист ветра, унесшего с собой ее голос.

Аль-Хурмак остался позади – она ушла, когда он еще спал. Десятки раз, с тяжелым сердцем, оборачивалась она взглянуть на него, пока силуэт коршуна окончательно не потерялся во мгле.

Это было больно: она полюбила его свирепую грацию, ведь именно он назвал ей имена ветров и научил заклинаниям, которые могли их усмирить, хотя она уже все позабыла. Аль-Хурмак спас ей жизнь. Коршун – дитя солнца, он летает при солнечном свете, только так он видит добычу.

Теперь она знала, что умрет в одиночестве. Быть может, через несколько дней аль-Хурмак узрит с высоты ее распростертое на песке тело.

В котомке – только соль и мед. Единственное, что ей оставалось, – ждать.

Преображения

Образ огня,

вкус соли,
кольца безмолвия
и грозные зарницы рассвета.

Твои талисманы

и их власть,
и все, что ты есть,
и все, чем ты станешь.

Песня неизвестного сказителя из пустыни Амея

Аулия глядела на отсвет луны на волнистом песке. Для ночевки она выбрала дюну – самую высокую, чтобы уснуть, если позволит жажда. Теперь она думала о воде так, как никогда раньше: о той самой воде, которую любила с раннего детства. Жажда драла горло наждаком. Она сплюнула в кулак и принялась рассматривать густую пену.

– Воды, воды… – хрипло молила она ночную тьму. – Всего один глоток, во имя Аллаха…

Одно за другим она перебирала воспоминания, в которых была вода: недопитая чашка чаю… или как она шла от колодца домой, нарочно расплескивая воду из кувшина, чтобы легче было нести. Ее охватило искушение вернуться туда, где ручей ушел под отрог, – выпить хоть несколько глотков мутной жижи. Но новая встреча со змеями страшила больше, чем распухший от жажды язык.

Ночь не творит ослепительных миражей, ночь превращает пустыню в космос, где чередуются металлические отблески и провалы глухой черноты. Где-то вдали Аулии пригрезились иссохшие тощие кустики. Цикады не пели, раздавался лишь визг летучей мыши.