Аулия

Вдруг на песке у ее ног словно по мановению волшебной палочки появились они: как зеленые ростки после дождя, выскочили маленькие и юркие йербо – тушканчики. Размером не больше мыши, с длинными ушами и чересчур длинными задними лапками. Длинным у них был и хвост с черно-белой кисточкой на конце, точь-в-точь как у каменных львов, виденных ею во сне. Кисточки вместе с хвостами метались из стороны в сторону.

Поджав ноги, Аулия сползла по склону дюны. Еще ближе. Зверьки глядели блестящими бусинками глаз. Как их зовут, она не знала. А руки ее, закоченев от холода, для магических пассов никак не годились.

Обмакнув пальцы в мед, она протянула руку. Шершавыми язычками тушканчики принялись слизывать с пальцев мед, смешанный с ее потом. И тут она изловчилась и схватила самого крупного зверька. Перепугавшись, он стал изворачиваться. На ощупь его тельце походило на меховой шарик.

Зверек царапался и кусался, пытаясь освободиться. Аулия решила заговорить, даже если это и будет в последний раз. Как прежде, когда магия подсказывала ей слова, и слова эти наводили мосты понимания между ней и миром. И она забормотала – медленно, спотыкаясь на каждом слове:

– Аль-Саалаам. Научи меня ты, живой… и не бойся, я сама тебя боюсь…

И умолкла, застыв в полной неподвижности. Тушканчик затих. Вытянулся столбиком, сев на задние лапки на раскрытой ладони юной девы. Негромко пискнул и спрыгнул на землю. И, не сводя с нее глаз-бусинок, выкопал в песке ямку.

Аулия не двигалась. Тушканчик быстро-быстро зарывался в песок и скоро совсем исчез.

Прошло совсем немного времени, и фонтан песка посыпался на ее ноги: в нескольких сантиметрах от ее пальцев показалась голова тушканчика. С грустной, преисполненной горечи улыбкой Аулия спросила:

– Так ты, значит, могильщик?

Тушканчик снова скрылся из виду. Аулия встала на колени и погрузила руки в прохладный песок. Потом выпила последние капли меда и рассыпала по песку остатки соли. Тушканчики соль подъели.

Теперь у нее не осталось совсем ничего: ни воды, ни еды. Только жажда. Она принялась копать и, с гневом в сердце, копала и копала, орудуя посохом, пока не получилась неглубокая могила, в которой она могла вытянуться во весь рост. А потом плакала без слез, зарываясь в холодный песок.

– Меня съело солнце, – рыдала она. – Пылающее Сердце станет мне могилой, и я умру здесь – одна, без мамы, вдали от Ачеджара.

Рыдания отняли последние силы. Их осталось только на надежду: она уснет, и вместе со сном придет смерть. И на последнее желание: пусть погружение в ничто принесет покой.

Тем временем в Ачеджаре Лейла ворочалась в постели, обливаясь потом: ей снилось, что она видит свою дочь, но та лежит неподвижно, как статуя, в песке. Руки и ноги девушки были как веточки, покрытые тонким каменным саваном. И Лейла как будто принялась целовать ее иссохшее лицо, распухшие губы, запавшие щеки и попыталась поднять хрупкое тело, но тщетно – тело весило не меньше высеченной в скале статуи.

Тогда Лейла во тьме стала бродить по безлюдной пустыне; было тяжело, ноги ее по щиколотку уходили в ледяной песок. Она кричала – громко, но беззвучно, как бывает в кошмаре, призывая того чужестранца, которого полюбила ее дочь. Вокруг не было ни звезд, ни луны, ни ветра.

Вдруг откуда ни возьмись появился столб дыма. И в нем – смуглое лицо, руки; на раненом плече масляно блестит черная кровь. Он медленно приблизился, холодной рукой коснулся Лейлы, и они оба опустились на колени возле распростертого на песке недвижного тела девушки. Странно: откуда взялся ветер, трепавший его плащ и развязанный конец тюрбана?

Абу аль-Хакум наклонился. Поцеловал Аулию в губы. Капля темной крови упала на щеку девушки и скатилась по ней слезой.

Громко вскрикнув, Лейла проснулась.

Вскрик разбудил ее мужа, спавшего рядом. Лейла рассказала свой сон, и Юша обнял ее и держал в объятиях до самого рассвета. Потом встал, заварил чай и принялся поить жену: ее сотрясала такая дрожь, что сама она не могла удержать чашку и все время повторяла:

– Гей! Муж мой, чует мое сердце: наша дочь встретилась со смертью! А я-то верила, что еще увижу ее, еще проведу рукой по ее волосам! Я-то надеялась, что она вернется, берегла ее дарбуку, ее чашку!

Юша боялся, что жена сошла с ума. Он не верил ни в то, что их дочери подвластна магия, ни в рассказ Лейлы о той ночи, когда Аулия благословила их всех; хотя не проходило и дня, чтоб он не мучился вопросом, правильно ли он поступил, прогнав дочь.

Он вспоминал ее со страхом: ведь он собственными глазами видел, как повинуется ей скорпион. Винил во всем дух чужестранца и проклинал себя за то, что послушался Али бен-Диреме и выгнал родную дочь из дому… Но что еще он мог сделать?

Кроме всего прочего, он полагал, что Аулия должна была погибнуть уже давно. Вот только если она и вправду колдунья…

Юша, как и Лейла, надеялся, что дочь вернется, как обещала; но это была потаенная надежда, и она его тревожила. Нет, напрасно они ждут, что Аулия может вернуться.