Август – июль

Ноги, не забывшие ни октябрь, ни январь – месяц Лизиного рождения, быстро привели к знакомой белой плите. Аню снова покоробило, что фамилия «ПОПОВА» была, в отличие от имени, написана огромными буквами, как будто мраморных дел мастер нажал на воображаемый «капслок». Лиза не любила свою фамилию, по ее словам, слишком простую и похожую на слово «попа». Она не раз говорила, что хотела бы выйти замуж за парня с красивой фамилией, какой-нибудь звеняще-хрустальной, например, Гвердцители. Или Мейерхольд. Стоя перед холодным мрамором, который не говорил о Лизе ничего существенного, Аня собралась сказать Кате, что после смерти на первый план выходит какая-нибудь ерунда, вроде этой «ПОПОВА», а главное: веснушки, глупые шутки, любовь к томатам в собственном соку – остается забытым. Она уже начала это говорить, но осеклась, увидев Катин взгляд.

– Анют, а цветы? – она снова выглядела испуганной, – цветы потеряли, да?

Аня вспомнила этот кадр: грязно-розовое, желтое, васильково-синее – и, зажмурившись, кивнула.

– Бляяяять, – Катя закрыла лицо руками, – вот говно! – она присела на корточки и схватилась за безжизненный мрамор. – Лиза, Лиза, Лизаветочка, прости нас, пожалуйста! Мы тебе ничего не принесли, прости нас! Прости, детка! Прости меня!

Они немного помолчали: Катя – сидя перед памятником, Аня – стоя поодаль. Несколько раз проскрипела какая-то невидимая птица. Погавкала далекая собака. Потом Катя резко выпрямилась и сказала чужим поломанным голосом:

– Всё, Ань, пошли. Её тут нет.

У ворот им встретилась тощая бабка в застегнутой наглухо олимпийке. Она всем своим видом показывала, что намерена поорать, и девочки, не останавливаясь, шли мимо под ее ругань:

– Я уже закрывать собралась, а они тут ходят! Что, пораньше-то времени не нашлось?! Никакого уважения, еще и с велосипедами своими притащились! Совсем стыда нет! В следующий раз закрою вас здесь на ночь, будете знать! Вырядились они, как на дискотеку, а это вам не дискотека! Можно стыд-то и поиметь!

В другой раз они обязательно бы посмеялись, растащили бы этот монолог на цитаты и вспоминали бы их при каждом удобном случае. Но сейчас смотрительница кладбища тратила свой склочный талант напрасно: ее слова беспомощно скакали в тихом вечернем воздухе, не достигая цели, не вызывая у хамоватых девиц никаких эмоций.

И всё-таки вселенский космос не забыл о Кате и Ане, не забросил их: прямо у выхода из кладбища, на пустыре, стоял, гостеприимно распахнув двери, аккуратненький зелененький автобус – настоящий ковер-самолет, готовый заботливо пронести их над чужими болотистыми дворами, в которых можно пропасть навсегда. Девочки залезли в пустой салон и встали со своими «Стелсами» на задней площадке. Они думали, что кондукторша заставит их платить за багаж, но ей оказалось всё равно.

Автобус постепенно обретал пассажиров; Катя отсутствующе смотрела на тянувшуюся за окном улицу Мельничную; Аня смотрела на Катю. Волосы абрикосового цвета: жесткий хвостик и огромная челка, закрывавшая глаза – заколка где-то потерялась; зеленые сережки-гвоздики; полосатая майка; руки в веснушках, облупившийся красный лак и три нитки на запястье: розовая, желтая, синяя; шорты, уже не казавшиеся такими яркими; пыльные кеды. Легкий запах оголтело-летней туалетной воды: земляника, солнце, сладость леса. Аня по-прежнему ощущала какое-то внутреннее нытье, она не понимала его природу и отчего-то потихоньку наслаждалась мерным гудением в голове и маленькой дрожью в руках.

– Девушки, извините.

Что? опять?! нет, так не бывает! Серая футболка в катышках, грязь под ногтями, липкие волосы, на коленях большая сумка с какими-то брошюрками – сидит на возвышении, слева от площадки, свешивается к ним через перила. Лучше просто молчать и смотреть в окно. Игнорировать его. Разглядывать приклеенную к стеклу надпись: «С Новым 2011 годом, омичи!»