Аврелия

Флавий Климент с сыновьями еще не успели отбыть во дворец, когда епископ принялся читать письмо: они отыскали свои носилки и только намеревались уехать.

— Нет, — произнес епископ, глядя на них и, видимо, отказавшись от какого-то решения, навеянного чтением, — нет не стоит им знать, а я хотел было окликнуть… Пусть лучше они слушают Домициана… Ведь если они покажут ему хоть малейшее замешательство, они погибли. Пусть они не знают об этом обвинении… незнание сослужит им лучшую службу… Так ты говоришь, сын мой, что император читал это письмо? — обратился он к Гургесу. — Кто это тебе сказал?

Гургес рассказал ему обо всем, что произошло в эту ночь в его доме, о неизвестном, который принес письмо, и о его предупреждении…

— Ты правильно поступил, сын мой, — сказал Климент, выслушав его повествование. — Я не нарушу твоего ко мне доверия и, будь уверен, передам письмо весталке. Обо всем же этом я убедительно прошу тебя хранить самое строгое молчание…

Наклонением головы Гургес показал Клименту, что он сам понимает это и повинуется ему во всем.

— Сын мой! — прибавил затем торжественно епископ. — Господь поставил меня помогать ближним, приходить к ним, когда они в горе или нужде. У Него нет различия, все Ему одинаково дороги: и язычники и христиане… Я поставлен, чтобы спасать язычников, как и христиан, а в данном случае — девушку, служащую ложным богам, как девушку-христианку. Настанет день, когда я приду к тебе так, как сегодня ты пришел ко мне… Сделаешь ли ты тогда то, о чем я тебя попрошу?

— Клянусь! — вскричал с энтузиазмом Гургес. — Всегда, везде и во всем я готов к вашим услугам.

Когда Гургеса охватывали какие-либо чувства, он уже не мог им противиться, не знал удержу своим порывам…

— Прощай, сын мой, — улыбаясь его настроению, сказал епископ. — Мы, без сомнения, увидимся. А теперь позволь мне тебя покинуть, меня ждут… Прощай!

Гургес поклонился. Вскоре он уже шагал с могильщиками обратно в Рим. В Риме было особенное оживление, и Гургес немало удивился, заметив по всем почти улицам массу носилок, всадников и пешеходов, направлявшихся в сторону Палатина. Это придворные спешили во дворец Домициана, где тот должен был допрашивать «сынов Давида».

О результатах допроса мы знаем, а спустя неделю Домициан покинул Рим, отправившись со всеми своими силами в Германию против заговорщика Люция Антония…

Ожидая возвращения императора, вернемся к Аврелии, весталке и Цецилии.

VIII. Горе Аврелии

Со времени освобождения Цецилии прошло несколько дней. Аврелия все это время была гораздо более печальна, более беспокоилась, чем в момент убийства Дориды, и ничто не могло рассеять ее мрачного настроения. Вибий Крисп, бывало, часто утешал ее, часто своими умными речами заставлял свою воспитанницу менять настроение, если и не совсем, то хотя отчасти; но здесь он был бессилен что-либо сделать, бессилен воздействовать на Аврелию. Все попытки его в этом направлении были тщетны, а между тем Аврелия жаждала услышать от своего старого опекуна слово утешения…

Вибий должен был прийти. Аврелия полулежала на пурпурном диване; кругом нее были разбросаны богатые, шитые золотом подушки. В руках она держала одну из тех прекрасных мурринских ваз, которые подарил ей Аполлоний Тианский. В комнате была масса цветов.

Молодая девушка была одна. Она отослала всех своих женщин, которые прислуживали ей, отослала потому, что не желала делать их свидетельницами своего разговора с Вибием. Но Вибий не приходил…

Долгое отсутствие его начинало беспокоить Аврелию, приводило в гнев, если гнев вообще возможен у таких нежных людей, какой была Аврелия со всей ее добротой и мягким сердцем. Жесты ее, во всяком случае, говорили о том, что она сердится.

В памятный день освобождения Цецилии Аврелия безразлично отнеслась к чувствам благодарности, которые старались выразить ей христиане. Она считала такую благодарность незаслуженной, а потому поспешила поскорее скрыться… В то время ее мучила лишь одна мысль, которую она высказала великой весталке: Веспасиан был христианином, и все ее надежды были разбиты. С этой мыслью она не расставалась. Веспасиан часто навещал свою невесту, а Аврелия с каждым разом все более и более убеждалась, что жених для нее потерян… Он любил ее, но зачем он был христианином?…

— Все слезы и слезы! — произнес Вибий, входя в ту комнату, где его ждала Аврелия. — Моя бедная воспитанница плачет…

— Да, Вибий, все слезы и слезы! И долго они еще не высохнут, — печально проговорила молодая девушка. — Мне говорили, что мне лучше будет за мою доброту к Цецилии, а награда оказалась плохой…

Аврелия покинула свой диван, села на стул, а другой стул недалеко от себя предоставила Вибию.

— Что же случилось, дорогая моя? — с участием спрашивал опекун.

— Случилось нечто невероятное, чего я никак не предполагала, дорогой Вибий! Флавию Домициллу ты сам считал христианкой, и не ее одну… А теперь приходится то же сказать и про Веспасиана. И он христианин…

Вибий Крисп вскочил со своего стула и повторял, как человек, который или плохо слышит, или плохо понимает: