Перепады в престиже интенционализма в 1920‐х годах отражали марксистские споры той эпохи между механицистами и диалектиками. Обсуждались две обширные теоретические проблемы. Первая касалась значения порядка причинно-следственных связей, то есть каузальности как взаимодействия сил, которые сами по себе стремятся к равновесию (позиция механицистов), против каузальности как цепочки событий, организуемых и направляемых человеком (позиция диалектиков). Вторая проблема затрагивала природу эволюции в целом. Механицистская концепция развития рассматривала события как происходящие в линейной последовательности; акцент на важности наследственности и инстинктивных особенностях, преобладавший в механицистских кругах, служил усилению ее детерминизма: будущее представляло собой прямое продолжение прошлого. Диалектическая точка зрения, с другой стороны, видела эволюцию как прерывистую цепь развития, включающую в себя периоды кризиса и революции, которые порождают внезапные, фундаментальные изменения в организации всех элементов системы. Субъективные намерения человека в этой картине являлись важнейшим фактором, а во многих случаях – прямой причиной скачка с одной стадии на другую[2037]
.Поднимая вопрос об истинном отношении между необходимостью и свободой в действиях человека, Гумилевский ухватил важный сдвиг в советском дискурсе. Начиная с XIV съезда партии (декабрь 1925 года) на повестке дня стоял вопрос индустриализации страны, и социальные преобразования предстояло ускорить. Дабы оправдать возобновление революции после НЭПа, ученые должны были показать, что самостоятельный активный субъект, который ее поддержит, есть в наличии. Следовало вновь утвердить важность сознания и воли за счет сексуальности – этого локуса инстинкта и расщепления между индивидуальным и коллективным. Пролетариат вновь призвали стать хозяином самого себя, проникнуться принципом свободного, творчески-созидательного действия. Реакторно-механицистская картина человека была отвергнута как чрезмерно фаталистическая. Диалектики сформулировали потребность в личности, которая может не только приспособиться к действительности, но и по-настоящему ее революционизировать[2038]
. Они высмеивали тех, кто считал, что «новый человек» придет сам собой, созданный социалистической экономикой. Продолжая эту логику, можно было бы сказать, что капитализм развалится и коммунизм восторжествует без человеческого вмешательства. С точки зрения диалектиков, это было кардинальной ошибкой. Такие «ортодоксальные марксисты» на самом деле отрицали революцию, ведь старое не умирает само по себе. За «нового человека» нужно было бороться[2039]. Ученые начали признавать, что субъективные факторы участвуют в определении хода истории[2040]. Иван Ефимович Орлов призывал «при физиологическом исследовании принимать во внимание также субъективную, психологическую сторону вопроса; должен быть установлен тесный контакт между физиологическим и психологическим подходом»[2041].С усилением позиций диалектической школы Деборина и публичным развенчанием механицизма на философском отделении Института красной профессуры «вульгарная» физиология была осуждена. Реактология и рефлексология обвинялись в попытке объяснить все явления с точки зрения понятий равновесия и адаптации организма к среде – система взглядов, которая, как утверждалось, порождает пассивное видение человека[2042]
. В более широком смысле пассивность организма в отношении его окружения считалась прямым результатом попытки объяснить человеческое поведение в одних лишь биологических терминах, исключая мысли человека и его систему ценностей. «Объективная психология» всех оттенков разоблачалась как яркий пример обездушивания и обессмысливания, сводящего жизнь к «набору процессов, не принадлежавших в действительности никакому субъекту и ничего на деле не выражавших». Сотрудник Московского института истории естествознания и техники Тимофей Иванович Райнов, которому принадлежат эти слова, считал, что механицизм увековечивает отношения эксплуатации: должны ли трудовые действия быть сведены к «машинально выполняемым процессам»? «Смысл и назначение процесса, делающего его живым, одухотворенным действием, отойдут в ведение хозяина. <…> Перед нами на месте действующего лица окажется как бы машина, автомат, выполняющий ряд операций как бы по заводу, по чужому приказу»[2043].