Автобиография большевизма: между спасением и падением

В то время как Хорохорин ошибочно формулирует свою теорию сексуальной революции в терминах здоровья индивидуального организма, Королев переносит акцент на коллектив. В этом он вторит тем, кто рекомендовал молодежи «половую зрелость», определяемую как «координацию» между половой жизнью и общественной деятельностью[2096]. Голой физиологии противопоставлялась «успевшая окрепнуть и сознательно направляемая разумом воля подростка, уже в значительной степени созревшего в психическом отношении и научившегося обуздывать свои инстинктивные порывы»[2097]. Если для Хорохорина новое общество – это совокупность сексуально раскрепощенных индивидуумов, то для Королева, провозглашающего новую ортодоксию, это общество, в котором индивидуумы сообща приспосабливают себя к более масштабному целому.

Образцом чувства, ведущего по направлению к коллективу, является «любовь», которую Хорохорин упрямо отвергает, ошибочно толкуя ее как идеализм. «А вы знаете, что такое любовь?» – спрашивает Буров героя ближе к концу романа.

Хорохорин пожал плечами.

– Представляю себе, во всяком случае, довольно ясно.

Буров наклонился к нему:

– Любовь – огромная творческая сила. Этою силою созданы многие произведения искусства… и немало совершено подвигов.

– Но вы,… – возмутился Хорохорин, – вы… у вас-то?

Буров спокойно поднял руку, останавливая его:

– Это только значит, что мои отношения к этой девушке – не любовь![2098]

Поношение любви Хорохориным ни в коем случае не соответствовало мнению самого романиста. «Ведь бросается в глаза, даже и близоруким», увещевал Гумилевский своих читателей, что главная идея романа – «любовь не мещанство, а большое и нужное прекрасное чувство, бегство от которого несет человеку полное опустошение»[2099]. Трощенко как будто комментировала главный посыл романиста: «Хотелось бы вернуться еще на несколько минут к вопросу о „биологическом“ подходе нашей молодежи к женщине. Нам кажется, что наша молодежь на пути к изживанию этого излишнего биологизма. Повышение качества личности, т. е. рост культурности, развитие общественного самосознания, интеллектуальное развитие в сторону большей идейности, – все это условия и для более культурного разрешения половой проблемы, для возникновения более высоких любовных эмоций. <…> Но не нужно рисовать идеал половых взаимоотношений молодежи непременно по старым образцам. Да, более высокие любовные эмоции, но без интеллигентского психологизма, без вывертов и излишней утонченности, да, не голая физиология, но и не любовь к „прекрасной даме“. Сложное, здоровое, глубочайшее чувство, разумное, стимулирующее творческую деятельность обоих…»[2100] Гельман прояснял, что «личная любовь вышла уже (в самых высоких своих проявлениях) за пределы сексуальных границ. Она включила в себя целый ряд элементов социальной морали». Несмотря на то что личная жизнь начинает вытесняться жизнью общественной, «особенно в такую эпоху, какую мы переживаем сейчас», думать, что ее значение «будет сведено к нулю, нельзя. Можно даже предполагать, что социализм после первого своего этапа обобществления восстановит снова ценность личной жизни и, может быть, даже приведет к ее расцвету, создав, быть может, синтез между нею и жизнью социальной. А существеннейшим элементом личной жизни является любовь, и ей должно найтись достаточное место в жизни человека»[2101]. «Любовь в широком смысле слова, т. е. не только половая, является одним из важнейших факторов культуры, – продолжил Ласс. – Нужно воспитывать и прививать любовь к людям, сознательное отношение к разным явлениям жизни, к полу…»[2102] Мысля подобным образом, академик С. Я. Вольфсон указывал на «социально-организующую и эмоциональную роль любви», а А. Б. Залкинд мечтал о «любовно-товарищеской половой классовости» в будущем[2103].

Идеологическую сторону любви нельзя отделить от ее физиологической стороны, разъясняли ученые[2104]. В области половой деятельности, писал Финоген Буднев, «человек должен найти какую-то грань, какую-то середину, которая позволяла бы организму распределять вырабатываемую энергию, ценить не „это“, а кое-что другое – любовь, основанную на одинаковости интересов борьбы, одинаковости классовых идеалов, сродстве душ»[2105]. Невозможность совместной жизни, считал Б. Сигал, «скорее всего, проявится в том случае, если сожительство произойдет только на почве полового инстинкта без соответствующей духовной связи. <…> Муж – партийный или общественный работник, жена – мещанка… между ними может быть сильная половая близость, но совместная жизнь превращается в ад, потому что эта близость не освещена той духовной гармонией, которая единственно может и должна лежать в основе нормальной половой жизни»[2106]. Идея романтической любви вернула себе расположение[2107]. «Мы часто называем нежное чувство „телячьими нежностями“, – сетовали педагоги. – Глупо. Почему у теленка могут быть нежности, а у комсомоленка их не может быть? Любить надо нежно»[2108].